Горький сладкий плен
Шрифт:
— А ты не думал, что дело может быть в другом? Например, в том, что мы… эм… слегка пованиваем?
Э’эрлинг будто его не слышал, продолжая размышлять вслух:
— Овощи, фрукты всегда моют перед употреблением. Яблоки, огурцы, картошку.
А’алмар закатил глаза.
— Ну и кто ты — фрукт или овощ? Яблоко или картошка? А, знаю! Репка! Тупоголовая репка. Тук-тук, — постучал он по лбу товарища, — мозг, ты тут?
Э’эрлинг с раздражением отмахнулся от друга.
— Прекрати. Ерничай сколько влезет. Посмотрим, как ты
— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя больная фантазия?
Э’эрлинг хотел что-то ответить, но в этот момент ситхлифа обернулась и окинула их долгим, изучающим взглядом. Когда она так смотрела, все слова застревали в горле.
«Эльфоедка…»
Вокруг вырос лес палаток. Они вернулись в лагерь. Три тысячи триста вторая подвела их к глубокому корыту, стоявшему под открытым небом у стенки одного из шатров. За ночь дождь наполнил корыто водой. Сама по себе вода была чистая, прозрачная — все дно просматривалось, но на поверхности плавали листья и дохлые мошки. Впрочем, эльфов это не смутило. А’алмар сразу сбросил с себя замызганную рубаху и принялся расстегивать ремешок, который удерживал килт на бедрах.
Э’эрлинг же раздеваться не спешил — с намеком косился на ситхлифу. А та, похоже, намеков не понимала и уходить даже не думала. Стояла, наблюдала за ними, скрестив руки на груди, скользила взглядом по обнаженному торсу А’алмара, который, заметив ее внимание к своей особе, начал красоваться, как индюк во время брачного сезона. Плечи расправил, грудь выпятил, расплылся в придурочной, по мнению Э’эрлинга, улыбке. Отсутствие пояса определенно плохо влияло на его мозги.
— А ты чего ждешь? — спросила ситхлифа у Горного эха.
Тем временем килт А’алмара упал на землю. На краю корыта стоял деревянный ковшик с длинной ручкой. Без капли стеснения Ручей принялся поливать себя дождевой водой, сверкая голыми ягодицами и членом. Мужская плоть, выпущенная из клетки, задорно болталась при каждом движении и набухала от холода.
У Э’эрлинга на щеках заалел румянец.
Как так можно? При женщине! Трясет своими причиндалами и никого не смущается!
— Ну? — ситхлифа выгнула бровь, предлагая ему последовать примеру друга. А этот бесстыдник покончил с грудью и уже обмывал себя ниже пояса. Там. Лил ковшиком на яйца, осторожно отодвигал крайнюю плоть и обнажал головку.
Кошмар! Ведет себя, будто никого рядом нет! Еще и весело насвистывает себе под нос, и улыбается их тюремщице, трогая себя внизу.
Кожа под слоями грязи ужасно чесалась, а на голове и вовсе нестерпимо зудела. Страсть как хотелось тоже помыться, но раздеваться под взглядом ситхлифы он не станет. Нет, нет и нет! И тем более он не будет на ее глазах трогать свое голое тело и поливать себя водой из ковшика.
— Отвернись, — поджал губы Э’эрлинг. — А лучше уйди. Так и будешь пялиться?
— Уйду — и вы снова сбежите, — улыбнулась
— Я не буду мыться, пока ты смотришь. — На его напряженных скулах заиграли мышцы. Румянец стал гуще.
— Я могу заставить. — Голос его мучительницы сочился сладким ядом.
— Не упрямься, — вклинился в их спор А’алмар, занявшись своими булками. — Как же хорошо быть чистым! И вода такая освежающая. Ух! Бодрит!
Подтверждая слова хозяина, член эльфа бодро встал по стойке смирно. Срам какой!
— Отвернись, — повторил Э’эрлинг и с вызовом посмотрел на ситхлифу.
— Мойся! — глаза женщины вспыхнули янтарным огнем, и пленник с ужасом понял, что не может сопротивляться ее приказу.
Глава 17. Ситхлифа
Глава 17. Ситхлифа
Я не успела спросить Э’эрлинга, что он сделал с ключом от пояса верности. Снял с члена железяку или продолжает упорствовать, цепляясь за варварские традиции своего народа?
Что ж, на этот вопрос сейчас я получу наглядный ответ.
Мой взгляд скользнул по мятому килту пленника, потом поднялся к его лицу, искаженному бешенством.
— Не смей, — прорычал эльф, сражаясь с магическим приказом. — Не надо.
Он стиснул кулаки, сопротивляясь изо всех сил, но этих сил хватило на полминуты, затем кулаки разжались и пальцы, темные от грязи, потянулись к пуговицам рубашки. Рубаха на пленнике и без того была порвана. Пуговиц на ней уцелело немного, но те, что еще болтались на нитках, Э’эрлинг расстегнул, шипя от злости и выплевывая проклятья.
— Мерзкая эльфоедка! Что б тебе в земле гнить! Отпусти меня, тварь. Не смей так делать, гадина!
Услышав необычное слово, я с недоумением изогнула бровь. Эльфоедка?
Пленник дергался, но подчинялся. Стянув рубаху через голову, он с ненавистью швырнул ее на землю.
Когда его руки взялись за ремешки на поясе, я уточнила:
— Отпущу, если будешь послушным мальчиком и вымоешься сам, как твой друг.
Упомянутый друг сейчас с разинутым ртом наблюдал за разыгравшейся сценой, прикрывая пах пустым ковшиком.
— Вымоюсь, если отвернешься, — Э’эрлинг шипел, как настоящая кобра. Мышцы его груди подрагивали, живот напрягался, и сухой рельеф проступал отчетливее. Тело у эльфа было крепкое, тренированное, поджарое.
— Не отвернусь, — сладко пропела я. — Разве можно отказаться от такого роскошного зрелища?
— Извращенка! Не буду мыться.
— Будешь. Еще как будешь.
С обреченным стоном Э’эрлинг против воли начал расстегивать ремешки, удерживающие килт. Его глаза сверкали от ярости. Пунцовый румянец стремительно растекался по лицу. К тому моменту, как пленник справился с застежками на поясе, мучительная краснота перекинулась на шею и грудь. Кончики острых ушей, торчащие из волос, были ярко-алые.