Горничная особых кровей
Шрифт:
— Как и ей от меня будут нужны только деньги. И это прекрасный расклад.
Элайза покачала головой:
— Гоин, вы не брак хотите, а сделку. Наши девушки душевные, ни одна на брак по расчету не согласится.
— Если не согласятся девушки, которые верят в романтическую дребедень, согласятся женщины постарше. Те, которые
понимают, что выгода, закрепленная контрактом, предпочтительнее «чувств».
Элайза сверкнула глазами. Влюбчивая по натуре, она не могла не принять эти слова
успела - ее опередила подруга:
— Мне вас жаль! Вы все мерите выгодой. Должно быть, случилось в вашей жизни что-то ужасное, отчего вы стали отрицать
самое светлое, что есть у людей - любовь.
Центаврианин обратил свое внимание на подругу Элайзы, окинул ее возмутительно внимательным взглядом. И,
наклонившись к ней, произнес сухо:
— Мать хотела оставить меня в клинике, Глава Рода отказывался принимать, потому что я родился альбиносом, и опозорил
семью своим несовершенством. Мне приходилось во всем стараться в пять раз усерднее, чем остальным детям, и все равно
я оставался уродом для своих родителей. Да и сейчас я урод для многих. Это подходит под ужасное?
Подруга Элайзы покраснела от смущения и выдавила:
— Мне… так жаль…
Центаврианин, оглядев женщину, произнес мягко:
— Я солгал, но мои слова вас сильно взволновали. Сколько вам лет, сударыня? Сто, сто двадцать? Многовато для младшей,
жаль. Мне именно такая нужна, как вы: управляемая.
— Светлейший! — проронила Элайза, которая не разъярилась только потому, что весь вечер попивала веронийское. — Это
уже оскорбление.
— Это факт, сударыня. Как и тот факт, что мой бокал пуст.
Томас сразу кинулся исправлять свою оплошность. Правда, он слишком поторопился, и бутылка выскользнула из его рук. Я
ее поймала, бросившись вперед так стремительно, и наклонившись так низко, что оказалась между Элайзой и владетелем.
Альбинос на меня посмотрел, и, конечно, вспомнил. Такие всех и все помнят.
Я отошла, отдав бутылку Томасу. Скакнула вперед, как коза горная… Надо было оставаться на месте. А теперь думай-гадай,
узнал он меня или нет. Хотя, если узнал, какое ему дело до обычной девки?
Я была как на иголках до конца приема. Старалась больше к столу не приближаться и разговоры не подслушивать.
Успокаивало только то, что удалось спасти бутылку дорогого веронийского. Вторую битую нам бы Гримми точно не простила.
Когда владетель поблагодарил всех за то, что пришли, и они с Элайзой покинули залу, я вздохнула спокойнее. Той Ильмонг
увел одну из легесских барышень из залы, наверняка, чтобы предаться разврату. Ветров, ученый, тоже удалился.
Г ости стали расходиться, зала пустела.
Когда последняя
расслабились и пошли к выходу. Там нас и настигла ведьма Гримми…
— Томас, спасибо, отдыхай, — скороговоркой сказала управляющая.
Только мужчина отошел, как меня схватили за ухо и потянули.
— Что ты устроила, Жарковская?
— Ай! Гримми, ты чего?
— Ты напоила Ванессу, чтобы заменить ее, а сама стала соблазнять владетеля! Ни стыда, ни совести!
— Что? Соблазняла? Гримми, да ты никак свихнулась!
— Сейчас охрану вызову, пусть вышвырнут тебя! Хватит, натерпелась я от вас с Маришкой!
— Я вообще-то только поймала бутылку!
— Бесстыдница!
Гримми повела меня в коридор, не отпуская уха. Я шипела и брыкалась, но безуспешно: у Ведьмы отличный опыт таскания
за уши, и стальная хватка. Нам навстречу вышли двое центавриан из охраны.
— Нам нужна горничная, которая прислуживала владетелю, — сказал один.
— Так вот же она, — указал на меня другой. — Можете отпустить ее. Мы сами сопроводим ее, куда следует.
— А куда? — насторожилась управляющая.
— Куда следует, — повторил цент.
Гримми пришлось меня отпустить.
— Бешеная! — бросила я, отходя от управляющей. — Прежде чем таскать людей за уши, надо подумать - заслужили ли они!
— Вышвырну!
—Вышвыривай, вышвыривай ценные кадры! Только потом не жалуйся, что остались одни овцы бесхребетные, бьющие
посуду!
— Неблагодарная!
— Грымза!
Центавриане повели меня. Я молча кипела возмущением. Оказывается, я соблазняла владетеля? Я? Да как только эта карга
могла такое ляпнуть!
Чем дальше мы отходили от Гримми, тем быстрее я остывала. И, остыв, поняла, что опять погорячилась.
Горячий нрав был источником всех моих проблем. Родителям мои воспитатели и учителя говорили одно и то же - у вас
проблемный ребенок, конфликтный. А папка радовался, что я вместо сидения за учебниками копаюсь в машинах, лазаю по
деревьям, и за словом в карман не лезу. Правда, даже его расстраивало, когда я дралась с соседскими мальчишками. Мама
вздыхала, и говорила, что я должна вести себя, как подобает барышне из хорошего рода.
Барышня… из хорошего рода…
Мы лишились титула, потеряли право зваться светлейшими, поменяли владение, присягнули Элайзе. Но у нас оставался
старый отцовский дом в Дарне. Какое-то время мы прожили тихо-счастливо, а потом родители ушли. Как и многих в нашем
роду, их постигла внезапная смерть во цвете лет. Если бы они знали, что дом снесли! При жизни они старались, чтобы у