Город Атлантов
Шрифт:
Поздно ночью, Фрэнк совершенно без сил вернулся в барак, его встретили налитые кровью глаза Фергюсона.
— Ублюдок, — хрипло процедил он сквозь зубы. — Значит, это из-за тебя мы стали работать в десять раз больше! Ну, все, теперь ты у меня точно получишь!
Фрэнк, бросив угрюмый взгляд на Фергюсона, молча поплёлся к своей койке. Фергюсон остановил его, размахнулся, но Фрэнк, увернувшись от кулака, со всей силы нанёс удар в нижнюю челюсть, свалив противника с ног. Но громила мгновенно вскочил, вытащив из кармана заточку, в его глазах блеснула яростная решимость прикончить врага.
Отскочив в сторону, Фрэнк схватил лезвие, и резко отвёл вверх. Ударил по руке противника, тот выпустил заточку. Но тут же стал атаковать быстрыми, беспорядочными ударами, от которых Фрэнку удавалось отбиваться, не забывая метко контратаковать. Сокамерники окружили дерущихся и стали подбадривать их радостными криками. Фрэнку удалось нанести точный удар локтем Фергюсону в солнечное сплетение, и когда тот согнулся от боли, чуть подпрыгнул, и довершил дело сильным ударом в шею сверху. Фергюсон грохнулся на пол, Фрэнк, тяжело дыша, поднял глаза на зрителей. В их глазах светилось явное одобрение.
— Так, поднимите этот кусок дерьма, — приказал охранник, наблюдавший за стычкой с довольной ухмылкой. — И ты, Фолькленд, сейчас пойдём к Салливану для получения заслуженной награды.
Салливан, начальник охраны, взглянув на сильно помятого Фергюсона, с отвращением поморщился и лениво спросил:
— Кто первым начал драку?
— Он! Он, мистер Салливан! — закричал Фергюсон, показывая на Фрэнка, который только презрительно улыбался.
Салливан, бросив оценивающий взгляд на худосочного Фрэнка, ростом и весом уступавшего громиле Фергюсону, изрёк:
— Фолькленду — сорок плетей, Фергюсону — десять и потом обоим карцер.
Фрэнк даже усмехнулся, увидев знакомую комнату. Настолько тесную, что казалось, стены и потолок постепенно сдвинутся, раздавив находившихся здесь. Стоял не выветриваемый ничем гнилостный запах от разлагающейся крови, мочи, блевотины и дерьма.
От стены отделился Саммерс, подошёл ближе, и, наклонившись, прошипел в самое ухо:
— Соглашайся, Фолькленд. Иначе тебе не выжить. Пару раз нагнёшься, зато от наказаний тебя избавят.
— Да пошёл ты, — бросил хмуро Фрэнк, с ужасом понимая, что Саммерс не оставит своих гнусных притязаний.
Саммерс начал преследовать Фрэнка с самого первого дня, как только привёз на завод Хаммерсмита, недвусмысленно намекая на послабления, которые полагались работникам, которых извращенец использовал для своего «гарема».
— А я ведь и сам могу взять, — нагло сказал мерзавец.
Как пушинку схватив Фрэнка, он швырнул его о стену, мгновенно оказавшись рядом, перевернув к себе спиной, резким движением стащил с него брюки.
— Хватит, Саммерс, делом займись, — ленивый голос второго охранника, гориллы Дональда, показался Фрэнку слаще музыки.
Саммерс ослабил хватку. Фрэнк тут же вырвался и отскочил в сторону, встав в стойку.
На втором десятке ударов Фрэнк потерял сознание, а когда его привели в чувство, услышал горячий шёпот Саммерса, который до этого охаживал его плетьми:
— Соглашайся, Фолькленд, добром. Все равно я возьму своё.
— Пошёл ты…
Фергюсон свои десять ударов переносил с такими воплями и стонами, что казалось, его разрывают на части. А когда его увели, кроме звука рассекаемой воздух плети не было слышно ничего. Фрэнк молчал, впиваясь зубами в губы, что ещё сильнее разъярило Саммерса. После сорока ударов, он с глубоким сожалением бросил плеть, и презрительным взглядом проводил шатающегося от боли Фрэнка, злорадно заметив, как с его ног на пол скатываются крупные капли крови.
Фрэнка втолкнули в промозглую, сырую камеру, которая напоминала коробку из-под обуви. Он свернулся клубком в углу, где валялись остатки сгнившего сена, поскольку в вытянутом положении ноги в камере не поместились, и ощутил невыносимую, немыслимую безнадёжность своего положения. На глаза навернулись слезы, острая боль пронизала лёгкие. Он закашлялся, почувствовав во рту металлический привкус крови. «Да, дело совсем хреново».
Отсидев в карцере, Фрэнк заметил, что ряды его сокамерников обновились, в подобном месте никто долго не выдерживал. Он почему-то вспомнил воспоминания узников фашистских концлагерей, что самое трудное выжить в первый месяц, потом можно приспособиться и выжить.
Ночью он услышал шёпот Дейтона Аффлека, тщедушного, немолодого человека, которому хуже всего приходилось в цехе, он не мог быстро и точно работать, и его здоровья еле-еле хватало выдерживать наказание.
— Фолькленд, проснись, послушай меня, — шептал Аффлек. — Мы хотим сбежать из этого чёртового места. Ты с нами?
Фрэнк глубоко задумался, Аффлек мог быть «подсадным». Провал подобной операции грозил как минимум виселицей.
— Ты можешь не идти с нами, только помоги вскрыть замок. Говорят, ты умеешь так здорово руками делать.
Перед мысленным взором всплыла нагло ухмыляющаяся физиономия Саммерса, и Фрэнк подумал, что судьба даёт ему шанс вырваться из этого ада.
На следующую ночь Фрэнк быстро вскрыл примитивные замки на решётке, которая огораживала камеру и вместе Аффлеком, и ещё тремя парнями вышел в коридор. Они дождались, когда часовые пройдут мимо них, и Фрэнк стал вскрывать общий замок на двери, которая вела из помещения, он на удивление легко поддался, и они перебежали дальше. Фрэнк увидел в конце дверь, выходящую с завода. Затаив дыхание, крадучись прошёл, взялся за замок. Ослепил невыносимо яркий свет. Фрэнк замер, закрывшись рукой.
— Ну что, Фолькленд, — услышал он ликующий голос Саммерса. — Понимаешь ты теперь, что тебе деться некуда?
Фрэнк молча, тяжело дышал. Глупейшая, примитивнейшая ловушка. Саммерс подошёл ближе, резким движением прижал к стене:
— Ты думаешь, ублюдок, что тебе опять плетей всыпят, да отпустят? Нет, теперь будет похуже. А когда ты увидишь, что это. Может ты и передумаешь.
Он нацепил на него наручники и, подталкивая в спину, повёл в конец коридора. Втолкнул в комнатушку.
— А? Что Фолькленд, знаешь, что это такое? — торжествующе изрёк Саммерс. — Познакомься, моё собственное изобретение. У меня ведь тоже голова варит. Ну ты выбираешь? Мой или этот? — спросил он с гадливой улыбкой, проведя любовно по острому металлическому штырю, торчавшему из высокого табурета, над которым висели цепи. — Здесь ведь больнее будет. И не просто больнее. А очень больно! До смерти!