Город гибели
Шрифт:
— В чем тайна этого дома? — настаивал Баннер.
Туманная пелена вновь исчезла с глаз старика, и они стали темными колодцами, залитыми лунным светом.
— Тайна? Не понимаю, сэр.
— Много лет дом стоит под защитой этой тайны. И ты знаешь ключ к разгадке.
Старик помешал свое варево. Ясность рассудка, казалось, полностью вернулась к нему.
— Сэр, жизнь прекрасна даже для негра!
— Ты хочешь сказать, что кто-то убьет тебя, если ты расскажешь мне правду? — быстро спросил Баннер. Но старик, казалось, снова погрузился в свои туманные видения, и бормотание его выглядело
— Не кто-то. Не человек. Черные боги болот. Секрет мой неприкосновенен, он охраняется Большим Змеем, богом всех богов. Он пошлет младшего братца, чтобы тот поцеловал меня своими холодными губами, — маленького братца с белым полумесяцем на голове. Я продал свою душу Большому Змею, и за это он сделал меня творцом зувемби…
Баннер напрягся.
— Я уже слышал это слово, — сказал он мягко, — от умирающего человека, когда был еще ребенком. Что оно означает?
В глазах старика появился страх:
— Я что-то сказал? Нет, нет, я ничего не говорил!
— Зувемби, — торопил его Баннер.
— Зувемби, — механически повторил старик, и глаза его прояснились. — Зувемби раньше были женщины — на рабском берегу знают о них. Барабаны, в которые бьют по ночам на холмах Гаити, рассказывают о них. Творцы зувемби — почетные люди Дамбала. Говорить о них белому человеку — значит умереть; это один из главных секретов Змеиного Бога…
— Ты говорил о зувемби, — мягко перебил его Баннер.
— Я не должен о них говорить… — Грисвелл внезапно понял, что старик думал вслух, слишком далеко погрузившись в свои грезы, чтобы понять, что он вообще говорит. — Ни один белый не должен знать, что я плясал в Черной Церемонии и стал творцом зомби и зувемби. Большой Змей наказывает распущенные языки смертью.
— Зувемби — женщина? — поторопил его Баннер.
— Была, — пробормотал старик, — и она знала, что я творец зувемби. Она пришла в мою хижину и просила зелье — отвар из костей змеи, крови летучей мыши-вампира и росы с воронова крыла. Раньше она плясала в Черной Церемонии и была готова к тому, чтобы стать зувемби. Черное Зелье — вот все, чего ей недоставало. Она была красива. Я не мог ей отказать…
— Кто? — настойчиво спросил Баннер, но голова старика поникла и упала на ссохшуюся грудь. Ответа не было. Казалось, он задремал посреди разговора. Баннер потряс его. — Ты дал зелье, чтобы сделать женщину зувемби? А что такое зувемби?
Старик беспокойно пошевелился, и раздалось сонное бормотание:
— Зувемби — больше не человек. Она не знает ни родственников, ни друзей. Но она заодно с народами Черного Мира. Она повелевает оборотнями, демонами и животными — совами, петухами, мышами, змеями. Она может навлечь тьму, погасив маленький свет. Она уязвима для свинца и стали, но если ее не убить, она живет вечно. Она не ест человеческой пищи и живет, подобно летучим мышам, в пещере или в заброшенном доме. Время ничего не значит для нее — час, день, год, все равно. Она не говорит речью человека, но звуком своего голоса может притягивать людей, убивает их и повелевает безжизненным телом, пока оно не остынет. Пока течет кровь — труп подчиняется ей. И ей доставляет удовольствие убивать.
— Зачем же становятся зувемби? — спросил Баннер.
— Ненависть, — прошептал старик. —
— Ее имя было Джоан? — спросил Баннер. Это имя медленно просочилось сквозь пелену, окутывавшую разум чародея, и он встрепенулся, пробуждаясь от сна наяву. Глаза его снова стали ясными и заблестели, как мокрый гранит.
— Джоан? — повторил он медленно. — Я давно уже не слышал этого имени. Кажется, я спал, белые господа. Прошу прощения, но я ничего не помню. Старики, точно собаки, — любят вздремнуть у огня. Вы спрашивали меня о Блассенвилях? Господа, если бы я сказал вам, почему не могу ответить, то вы назвали бы это простым суеверием. Но пусть Бог белого человека будет моим свидетелем, я…
Говоря это, он протянул руку за хворостом, вороша кучу валежника.
Речь его оборвалась криком. Он конвульсивно отдернул руку — бьющая хвостом змея повисла на ней. Она обвилась вокруг руки колдуна несколько раз и в молчаливой ярости раз за разом наносила удары своей клинообразной головой.
Крича, старик свалился в огонь, опрокинув на себя котелок и разбрасывая угли. Баннер выхватил из костра тяжелую головню и ударил ею по плоской голове змеи. Та соскользнула с руки старика, и Баннер, чертыхаясь, отбросил пинком ноги ее извивающееся тело. Старый Джекоб больше не кричал.
Он лежал спокойно, уставившись остекленевшими глазами в грязный потолок хижины.
— Мертв? — прошептал Грисвелл.
— Мертв, — согласился Баннер. — Мертв, как Иуда Искариот. — Он посмотрел на извивающуюся змею. — Эта чертова гадина вогнала столько яду в его вены, что хватило бы на дюжину здоровых молодых парней. И все же я думаю, что его убил страх.
— Что же теперь мы будем делать?!
— Оставим тело здесь на койке. Дикие свиньи не повредят его, если хорошенько закрыть дверь. Завтра мы отвезем тело в город, а сегодня ночью у нас есть другая работа. Пойдем!
Грисвелл старался не прикасаться к телу, когда помогал шерифу положить старого Джекоба на койку, а затем, спотыкаясь, вышел из хижины.
Солнце опускалось за горизонт, пламенея меж черных стволов.
Они молча забрались в машину и поехали обратно.
— Он сказал, что Большой Змей пошлет своего младшего брата, — пробормотал Грисвелл.
— Чепуха, — буркнул Баннер. — Змеи любят тепло, и болото просто кишит ими. Эта змея подобралась к костру и свернулась среди сучьев. Старый Джекоб потревожил ее, и она напала. В этом нет ничего сверхъестественного. — После короткой паузы он добавил чуть дрогнувшим голосом: — Впрочем, я первый раз вижу, чтобы гремучая змея напала без предупреждения. И впервые вижу гремучку с белым полумесяцем на голове.
Они свернули на главную дорогу, и Грисвелл снова заговорил:
— Вы думаете, что мулатка Джоан пряталась в доме все эти годы?
— Вы слышали, что сказал старый Джекоб, — сурово ответил шериф. — Время ничего не значит для зувемби.
Они сделали последний поворот, и Грисвелл собрался с духом. При виде дома, вздымающегося черной громадой на фоне заката, он закусил губу, чтобы не закричать. Мысли о таящемся во мраке чудовище вновь завладели им.
— Смотрите! — прошептал он пересохшими губами, когда они остановились у поместья. Баннер хмыкнул.