Город и город
Шрифт:
— Подождите, — сказала мне Иоланда, но я слышал, что её увещевает Дхатт.
Я сосредоточился на приближающемся человеке. Тот не мог не видеть, что я к нему иду, и, замешкав, полез в куртку, а я пошарил у себя на боку, но вспомнил, что в этом городе пистолета при мне не было. Человек попятился на шаг-другой. Вскинул руки и развернул шарф. Выкрикнул моё имя. Это был Боуден.
Он вытащил что-то, пистолет свисал у него из руки так, словно он вызывал у него аллергию. Пригнувшись и бросившись на него, я услышал позади себя некий звук, похожий на громкий выдох. Мгновением позже сзади донёсся ещё один резкий выдох и раздались вопли. Дхатт выкрикивал
Боуден смотрел поверх моего плеча. Я оглянулся. Дхатт присел между машинами в нескольких метрах от меня. Он корчился и мычал. Водители горбились в своих автомобилях. Их крики распространялись, перекидываясь на шеренги пеших путешественников в Бещель и в Уль-Кому. Дхатт наклонялся над Иоландой. Та лежала, словно её отбросило. Я не видел её отчётливо, но на лице у неё была кровь. Дхатт держался за плечо.
— Я ранен! — крикнул он. — Иоланда… Свет, Тьяд, её застрелили, наповал…
Где-то далеко в зале начались волнения. За степенно двигающимися машинами в дальнем конце огромного помещения я увидел всплеск толпы в Бещеле, движения которой были подобны движениям охваченного паникой стада животных. Люди разбегались от фигуры какого-то человека, который опирался, нет, поднялся, держа что-то обеими руками. Винтовку, из которой он целился.
Глава 22
Ещё один отрывистый звук, едва слышимый из-за криков, усиливавшихся по всей длине туннеля. Выстрел, тихий из-за глушителя или акустики, но к тому времени, как он раздался, я прыгнул на Боудена и повалил его на землю, и взрывной удар пули в стену был громче, чем сам выстрел. Осколки разлетелись в разные стороны. Слыша паническое дыхание Боудена, я схватил его за запястье и стискивал, пока он не уронил своё оружие. Я не давал ему встать, держа вне поля зрения снайпера, мишенью которого он был.
— Лечь! Всем лечь! — кричал я.
Люди опускались на колени так вяло, что трудно было в это поверить, они съёживались, а их крики становились всё громче и громче, по мере того как до них доходила опасность. Ещё один звук, ещё, бешено тормозящий и сигналящий автомобиль, ещё один глухой вздох, и кирпичи снова приняли в себя пулю.
Я удерживал Боудена на асфальте.
— Тьяд! — Это был Дхатт.
— Говорите, — крикнул я ему.
Повсюду сновали охранники, они размахивали оружием, глядя во все стороны, и вопили друг другу идиотские бессмысленные приказы.
— Я ранен, в порядке, — отозвался он. — У Иоланды голова прострелена.
Я поднял взгляд, стрельбы больше не было. Посмотрел дальше, туда, где корчился, держась за рану, Дхатт и где лежала мёртвая Иоланда. Слегка приподнявшись, увидел милицью, приближавшуюся к Дхатту и трупу, который он охранял, а вдали — полищай, бежавшую туда, откуда стреляли. В Бещеле полицию теснили, ей не давали проходу истерические толпы. Корви смотрела во всех направлениях — видела ли она меня? Я кричал. Стрелок убегал.
Ему загораживали дорогу, но он, когда надо, взмахивал винтовкой, как дубинкой, и люди вокруг него освобождали ему путь. Как быстро дойдут приказы блокировать вход? Он продвигался к той части толпы, где люди не видели, как он стрелял, и окружали его, и он, явный профи, скоро выбросит или спрячет своё оружие.
— Проклятье!
Я едва его видел. Никто его не останавливал. Ему осталось пройти совсем немного, прежде чем он окажется снаружи. Я тщательно всматривался в его волосы и одежду: короткая стрижка, серый тренировочный топ с капюшоном, чёрные брюки. Всё неприметное. Бросил ли он оружие? Он был в толпе.
Я стоял, держа пистолет Боудена. Смехотворный Р38, но заряженный и со всеми признаками хорошего ухода. Я шагнул к контрольно-пропускному пункту, но не было никакой возможности пройти через него, через весь этот хаос, только не сейчас, когда обе шеренги охранников беспорядочно размахивали оружием; даже если бы моя уль-комская форма пропустила меня через уль-комскую шеренгу, меня остановили бы бещельцы, а стрелок был слишком далеко, чтобы я мог его поймать. Я колебался.
— Дхатт, радируйте о помощи, следите за Боуденом, — крикнул я, а затем повернулся и побежал в другую сторону, в Уль-Кому, к машине Дхатта.
Толпы убирались с моего пути: все видели на куртке эмблему милицьи, видели пистолет у меня в руке — и рассеивались. Милицьявидела своего в погоне за чем-то и не останавливала меня. Я включил мигалку и завёл двигатель.
Я погнал очертя голову, увёртываясь от отечественных и зарубежных машин и рассыпая вопли вдоль наружного периметра Связующего зала. Эта сирена смущала меня, я не привык к уль-комским сиренам, к более ноющим звукам йя, йя, йя,чем у наших автомобилей. Стрелок, должно быть, пробивался через охваченные ужасом и сбитые с толку толпы путешественников, заполнявшие туннель. Фары, мигалка и сигнализация расчищали мне путь, демонстративно проходивший в Уль-Коме по улицам, топольгангерским с Бещелем, где наблюдалась типичная паника из-за неустановленной зарубежной драмы. Я рванул руль, и автомобиль резко свернул вправо, наткнувшись на бещельские трамвайные пути.
Где Брешь? Но ведь брешь не имела места.
Брешь не имела места, хотя женщина была нагло убита из-за границы. Имели место нападение, убийство и покушение на убийство, но пули пролетали непосредственно через контрольно-пропускной пункт в Связующем зале, через точку соприкосновения двух городов. Отвратительное, сложное, порочное убийство, но при той усердной заботливости, что предпринял убийца — расположившись именно там, в той точке, он мог открыто смотреть через последние метры Бещеля над физической границей прямо в Уль-Кому, мог целиться именно через это связующее звено между городами, — это убийство было совершено не с чем иным, как с избыточной заботой о границах городов, мембране между Уль-Комой и Бещелем. Никакой бреши не было, Брешь не имела здесь полномочий, и только бещельская полиция была сейчас в том же городе, что и убийца.
Я снова повернул направо. Вернулся туда, где мы были час назад, на улицу Вейпай в Уль-Коме, которая разделяет заштрихованную широту и долготу с бещельским входом в Связующий зал. Я подвёл машину так близко, как позволяли толпы народа, и резко затормозил. Вышел и вскочил на её крышу — недолго оставалось до того, как подойдёт уль-комская полиция и спросит у меня, своего воображаемого коллеги, что я делаю, но пока я вскочил на крышу. После секундного колебания я, чтобы избежать нападения, не стал смотреть в тоннель на приближавшихся бещельцев. Вместо этого я посмотрел на всё вокруг, что было в Уль-Коме, а уж затем — в направлении зала, не меняя выражения лица, не предоставляя ничего, что могло бы заставить подумать, что я смотрю на что-то ещё, кроме Уль-Комы. Упрекнуть меня было не в чем. Мигающие полицейские огни окрашивали мне ноги то красным, то синим.