Город и город
Шрифт:
Он уставился на меня с холодным выражением. Понимал, что никто из них самым умным не был. Я ничего не говорил около минуты.
— Боже, какой же вы лжец, Боуден, — сказал я. — Даже сейчас, прости господи. Думаете, я не знаю? Это же вы сказали Буричу, что Иоланда там будет.
Я слышал его дрожащее дыхание.
— Вы наслали их туда на тот случай, что ей что-то известно. А она, повторяю, ничего не знала. Вы убили её ни за что. Но зачем вы сами туда пришли? Знали же, что они попытаются убить и вас.
Мы долго молчали, глядя друг на друга.
— … Вы хотели быть уверенным? — спросил я. — Вот
Йорджавика не послали бы организовывать это необычайное трансграничное убийство ради одной только Иоланды. Они даже не знали наверняка, что ей что-то известно. Но знали, что было известно Боудену. Всё.
— Они думали, я тоже в это поверил, — сказал он.
— Вы сказали, что она там будет и что вы тоже приедете, потому что Лишь-Кома пытается вас убить. В самом ли деле они думали, что вы в это поверили?.. Но они могли проверить, не так ли? — Я сам ответил на свой вопрос. — Тем, появитесь ли вы там. Вы должны были туда явиться, иначе они бы поняли, что вы их разыгрываете. Если бы Йорджавик вас не увидел, он бы понял, что вы что-то замышляете. Ему надо было заполучить туда обе цели.
Странная походка и поведение Боудена в зале.
— Значит, вы были вынуждены появиться и стараться держать кого-то у него на пути…
Я остановился.
— Там что, были три цели? — спросил я.
В конце концов, это из-за меня всё пошло не так. Я покачал головой.
— Вы знали, что они попытаются вас убить, но стоило рискнуть, чтобы избавиться от неё. Камуфляж.
Кто заподозрил бы его в соучастии, после того как агент Оркини пытался его убить?
Лицо у него медленно мрачнело.
— Где Бурич?
— Мёртв.
— Хорошо. Это хорошо…
Я шагнул к нему. Он наставил на меня артефакт, как какую-то коротенькую волшебную палочку бронзового века.
— О чём вы думаете? — сказал я. — Что вы собираетесь делать? Как долго вы жили в городах? И что теперь? Всё кончено. Оркини стал щебнем.
Ещё один шаг, и он по-прежнему целился в меня, дыша через рот и выкатив глаза.
— У вас есть один вариант. Вы посещали Бещель. Жили в Уль-Коме. Осталось ещё одно место. Пойдём. Вы собираетесь жить анонимом в Стамбуле? В Севастополе? Укатить в Париж? Думаете, этого будет достаточно? Оркини — чушь. Хотите увидеть, что на самом деле между городами?
Секундная задержка. Он долго колебался, прежде чем принять какой-нибудь внешний вид.
Отвратительный сломленный человечек. Подлее того, что он сотворил ранее, было только то отчасти скрытое рвение, с которым он сейчас принимал моё предложение. Пойти со мной не было доблестью с его стороны. Он протянул мне свою тяжёлую штуковину, которую считал оружием, и я её взял. Она загремела. Трубка, полная шестерёнок, старый часовой механизм, раскроивший Махалии голову, когда металл лопнул.
Он обвис, издавая какие-то постанывания: извинения, мольбы, слова облегчения. Я его не слушал и ничего не помню. Я не арестовал его — я тогда не был полицейским, а люди Бреши вообще не арестовывают, — но я его забрал и перевёл дух, потому что всё закончилось.
Боуден по-прежнему не связывал себя с тем, где находился.
— В каком вы городе? — спросил я.
— И в том, и в другом, — сказал он.
Так что я схватил его за шиворот, повернул и повёл прочь. Пользуясь
Когда я вёл с собой шаркающего ногами Боудена, мне пришло в голову, что брешь, которой я уполномочен заниматься, которую я всё ещё расследовал и свидетелем которой выступал он, Боуден, по-прежнему была моей собственной.
Кода
БРЕШЬ
Глава 29
Больше той машинки я не видел. Она канула в бюрократии Бреши. Я так и не узнал, что именно она могла делать, чего хотела компания «Сиэр и Кор» и могла ли она вообще хоть что-нибудь.
В Уль-Коме в период после Мятежной ночи сохранялась напряжённость. Милицья, даже после того как оставшиеся унифы были ликвидированы, или арестованы, или скрылись в свои закутки и исчезли, продолжала бросающееся в глаза, навязчивое патрулирование. На это сетовали гражданские вольнодумцы. Правительство Уль-Комы объявило о новой кампании, «Бдительные соседи», причём под соседями понимались как люди, живущие за стенкой (что они делают?), так и смежный город (видите, насколько важны границы?).
В Бещеле та ночь привела к своего рода преувеличенной немоте. Говорить о ней стало едва ли не дурным тоном. Газеты энергично преуменьшали её масштабы. Политики если что-то и говорили, то лишь уклончиво упоминали о недавней напряжённости или о чём-то подобном. Но это было дымовой завесой. Город был подавлен. Его унификационистское население так же поредело, а остатки его были так же осторожны и незаметны, как в Уль-Коме.
Обе зачистки были проведены быстро. Закрытие, объявленное Брешью, продолжалось тридцать шесть часов, после чего о нём не упоминали. Та ночь привела к двадцати двум смертям в Уль-Коме и тринадцати в Бещеле, не считая беженцев, которые умерли после первоначальных аварий, и пропавших без вести. Теперь в обоих наборах улиц было больше иностранных журналистов, делавших более и менее тонкие репортажи по следам событий. Они регулярно предпринимали попытки договориться об интервью — «анонимных, конечно» — с представителями Бреши.
— Кто-нибудь из Бреши нарушал когда-нибудь ряды? — спросил я.
— Конечно, — сказал Ашил. — Но тогда они совершают брешь, становятся странниками и попадают под нашу юрисдикцию.
Он шёл осторожно, а под одеждой и скрытым бронежилетом у него была повязка.
В первый день после беспорядков, когда я вернулся в офис, таща с собой отчасти податливого Боудена, меня заперли в камере. Но с тех пор дверь не запиралась. Я провёл три дня с Ашилом, после того как его выписали из какой-то тайной больницы, где получали помощь люди Бреши. Каждый день, что он проводил в моей компании, мы путешествовали по городам, находясь в Бреши. Я учился у него ходить между ними, сначала в одном, потом в другом или в обоих, но без показухи необычных движений Боудена — с более скрытой двусмысленностью.