Город мелодичных колокольчиков
Шрифт:
Уйдя в глубокое кресло, кардинал Ришелье любовался грациозной мадам де Нонанкур. На фоне белого атласа стены она представлялась хрупкой фарфоровой статуэткой.
Мадам де Нонанкур не любовалась кардиналом: что может быть непривлекательнее человека в красной шапочке, едва прикрывающей макушку, вытянувшего к тлеющим углям в камине свои худые ноги и предоставившего плечи бесцеремонным котам? Но выхоленная остроконечная бородка, опрысканная тонкими духами! Но проницательные глаза, никогда не отводимые от собеседника! Но воротник из золотистых кружев, свидетельствующий о его вкусе! Но едва уловимая ирония на тонких губах! О мой друг! Это искупает все! Притом королева изволила сказать, что с апреля 1624 года, когда кардинал Ришелье пришел к власти, она спит спокойно. «Мой бог! — тут же шаловливая мадам Жалон, прикрываясь веером, шепнула молодому шевалье Флеревилы. — А я совсем перестала спать…» Изящно склонив голову, шевалье ответил: «Надеюсь, мадам, виною тому скучный молитвенник?» — «Нет, шевалье, веселый роман…»
— Монсеньер, не мешают ли вашему сну шаловливые хищники?
Из-за игривости пушистых котов, затеявших на его плечах ловлю своих хвостов, кардинал не мог повернуть головы. Но зеркало отражало насмешливую улыбку мадам де Нонанкур. Было занятно, игра стоила свеч! Кардинал начал играть.
Слегка подобрав ногу, он придвинул к камину низкий столик. Фарфоровые фигурки шахмат, созданные Венсеном, отличались изяществом. Кардинал приписывал им магические свойства: обезвреживание ядов. Приподняв бисквитную королеву, он выдвинул ее до линии пешек — стрелков противника.
— Мадам, сон мой зависит от игривости, только не хищников, а хищниц… Но, увы, мадам, кроме ночи, существует день, вмещающий в себе больше, чем «сто забав». Приходится бодрствовать, мадам, чтобы удивляться… Что вы думаете о министерстве Ришелье?
— Вы хотите сказать: о его царствовании?
— Вам трудно возражать. Я только кардинал.
— Вы, Арман дю Плесси герцог Ришелье, наместник бога и король людей.
— Благодарите мадонну, что его величество Людовик Тринадцатый не слышит ваших кощунственных фраз.
— Король не мстит женщинам за правду.
— А кардинал?.. Итак, графиня, говорят, вы… превосходно изучили графа… я, естественно, говорю о де Сези, а не о графе де Нонанкур… Мадам, смущение украшает вас… Итак, можете бодрствовать ночью и спокойно спать днем. Кардинал Ришелье не собирается вернуть де Сези в Париж. Здесь он не найдет сочувствия ни в вас, ни во мне. Но… мне не ясен его образ мыслей.
— В качестве посла короля Людовика Тринадцатого в Константинополе?
— Мадам, в качестве парижского льва.
— Льва, монсеньер?! Вы изменяете кошкам.
— Вот как?!
Кардинал поднялся, четкий силуэт, освещенный отблеском огня, отобразился на атласе стены, белизну которой оттенял черный католический крест. Выдвинув дверцу секретера, он достал футляр и положил перед де Нонанкур сверкающее ожерелье… Игра стоила свеч!
Мадам де Нонанкур грациозно раздвинула кружева лифа. Кардинал откинулся на спинку кресла, свиток упал на его колени.
Мелодично заиграли бронзовые часы под стеклянным колпаком. Время шло, его нельзя было удержать ни восхищением, ни досадой…
Де Нонанкур знала цену времени и уделяла его всему не слишком щедро, но и не слишком скупо… Часы умолкли. Слышалось только прерывистое дыхание… Котенок лапкой старался сбросить фарфоровую королеву, она кокетливо сопротивлялась. Котенок удивленно навострил ушки и занялся туалетом. На квадратах ждали фарфоровые кони, белые и черные, готовые к атаке. Офицеры с обнаженными шпагами стремились выполнить любой маневр. Башни дворянских замков, укрощенных Ришелье, неподвижно стояли на угодных ему линиях. И только короли, скованные правилами, беспощадно ожидали выигрыша.
Молчали часы, но мелодично, под аккомпанемент веера, зазвенел пленяющий голосок: «Серый аббат… Нотр Дам… Константинополь… Пале-де-Франс… Средоточие козней дьявола… граф де Сези… клубок интриг…»
Желтоватое облако медленно проплывало над дворцом. Кардинал представлял Турцию в виде гиганта в чалме, оседлавшего бирюзовый купол воздушных владений пророка и с наслаждением выдыхающего дым, похожий на облако. Оставлять Турцию в стороне от борьбы Франции с Габсбургами непозволительная роскошь, а граф де Сези, используя экстренную почту, мутит воды Версаля. Де Сези следует внушить, что мутить следует воды Босфора. Империя османов должна занять свое место в военной коалиции, составляемой им, Ришелье, на Востоке. Игра стоила свеч!
Он пристально смотрел на свиток, так мило выпорхнувший из-за кружев мадам де Нонанкур.
— Монсеньёр! — Де Нонанкур томно прикрыла веки. — Это послание извлечено из курильницы, фимиамом окутывающей бронзовую Дидону. Несомненно, она украшает кабинет де Сези.
— Извлечено? Кем?
— Безразлично…
Голубые глаза, окаймленные черными ресницами, загнутыми кверху, бросили на кардинала взгляд, сочетающий признательность и торжество… Мадам де Нонанкур исчезла бесшумно, как видение.
Перемешав кочергой угли и подкинув в камни поленца, Ришелье развернул свиток. Это было послание царя русских, Михаила Федоровича, к королю шведов, Густаву-Адольфу, из Москвы, начертанное 25 апреля 1626 года.
Кардинал мысленно похвалил отличный французский перевод, вероятно сделанный по приказанию де Сези. Внимательно вдумываясь в каждую строку, кардинал читал. Снова заиграли часы. Ришелье погладил котенка, вспрыгнувшего ему на плечо, поправил другому зеленый бант и еще раз прочел послание, подчеркивая гусиным пером строчки:
"…Что касается постоянной дружбы, которая заключена и закреплена между нашим царским величеством и Вашим королевским величеством, мы сохраняли ее доныне и будем сохранять и желаем придерживаться ее, следуя нашему договору в отношении мира, ничего не изменяя.
Ваше величество пишете нам, что император Габсбург и папа Римский, испанский король и король польский соединились и вошли в союз со многими королями, принцами и владетельными князьями Германии и что они во многих княжествах учинили великие раздоры и кровопролития, желая стать владыками надо всей Европой…" Север нагонял на кардинала стужу. В камине трещали поленца, кружились саламандры. На мраморной плите, выступавшей над камином, белые фарфоровые кошки не сводили с кардинала ничего не видящих глаз. Ришелье видел все, что хотел видеть. Действуя в настоящем, он намеревался сохранить его для будущего. Подойдя к столу, где безмятежно вытянулись два ангорских котенка с пышными бантами, он осторожно, чтобы не потревожить любимцев, склонился над листом с черным крестом в правом углу и стал писать: