Город мелодичных колокольчиков
Шрифт:
Как нежно проворковала мадам де Нонанкур: «Пале-де-Франс… Средоточие козней дьявола…» Но против дьявола хорошо действуют аббаты. Особенно Серый…
Кардинал Ришелье внезапно вспомнил, что давно не возносил молитвы святой Женевьеве, покровительнице Парижа. Это было непростительно…
Серый аббат ждал кардинала Ришелье в Нотр-Дам-де-Пари.
Над химерами величаво, как морские корабли, проплывали тучи. Они шли на юго-восток, к берегам Босфора…
Кардинал Ришелье узнал все, что хотел узнать. Путь облаков становился путем Серого аббата.
Игра света, смягчая однотонность камня, сообщала храму феерическую роскошь, мистическую таинственность. Эти качества у Нотр-Дам должен был перенять Серый аббат при выполнении своей новой миссии.
Кардинал вернулся поздно. На столе между двумя свечами выхоленный кот старательно вылизывал пушистый хвост. Полезно
Но сам он не собирался выдавать секрет, как из двух полуколец составляется одно кольцо. В руках первого министра Франции оно станет смертельным. Порукой — его три лица: кардинала, герцога, стратега.
Кардинал Ришелье, шурша сутаной, решительно подошел к шахматной доске, белой фарфоровой королевой снял черного фарфорового короля. И ему казалось, что с этого часа империя Габсбургов у него на замке.
Как пробудившийся Геркулес, вновь расправлял Великий Моурави плечи. Прочь сомнения! Да, он одержит Мураду не одну победу, он будет преодолевать опасности в средоточии древнего мира, в местах, незнакомых ему, среди народов, едва ему по имени известных. Пусть все ослепленные величием султана полагают, что и Георгий Саакадзе покорен «ставленником неба», посулившим ему славу и золото, и потому вновь готов ринуться навстречу военным грозам. Но ни на один локоть не отклонился первый «барс» из Носте от раз навсегда намеченной дороги, пусть незримой и тяжелой. В садах весны теряется ее начало, там, в грузинском замке Метехи, и в туманах осени обогнула она персидский дворец Давлет ханэ, а теперь в зимних зорях Босфора дотянулась до турецкого Сераля. Так где и когда замкнет она свой роковой круг?
Над зелеными копьями кипарисов парит луна, как путеводная птица, и от движения ее крыльев мерцает на куполах полумесяц. Притаились тени, но не опасается их Моурави, они безлики и неосязаемы, как выходцы из мира призраков. Его внимание привлекают квадраты площадей Стамбула, на них он видит вздыбленных коней, всадников с перьями на шлемах, безмолвных королей. Игра стоит факелов!
Сто квадратов — сто забот. Он следит за передвижением пешек: наступают орты янычар, подкрепленные пушками. Вот они вышли на квадраты вилайетов, вот, ломая копья, спешат опрокинуть шаха. Неудержима сила тысячи тысяч. И он, Саакадзе, предоставит пашам душистые четки и крепкий кофе, а себе возьмет дым воинских костров. Так решено!
Две стрелы вонзаются в арабские цифры, отмеряя время. Они заставляют луну бледнеть, расчищая дорогу дню. Рожки полумесяца щекочут воды залива. Медь полумесяца позолочена, но истина не нуждается в прикрасах.
Двадцать четвертое новолуние! Сколько трудных дел следует завершить к его началу. Надо восславить уже одержанные победы, дабы Сераль не сомневался в грядущих. Необходимо, и как можно скорее, добиться в битвах полного восхищения султана, но сберечь в тайне самые сокровенные помыслы.
Долгие часы Моурави, словно подводя итог старому и намечая новое, обдумывает сложные ходы политики близлежащих царств. В Иране все обстояло иначе — там его торопили, ибо шах Аббас ценит только обнаженный меч. И советники его, ханы Караджугай, Эреб, Иса и многие другие, радовались победам, приносящим славу «солнцу Ирана». Здесь же больше радуются своим успехам не на поле битвы, а в Серале султана. Приходится сражаться с настороженными и изменчивыми пашами Дивана, фанатичными советниками Мурада, — сворой, готовой вцепиться в горло мыслящему иначе. Перья на их шлемах окрашены кровью. А Хозрев-паша, верховный везир?! Это ли не исчадие седьмого ада?! Говорят, что, когда он касается шахмат, они стучат, как человеческие кости.
Хорошо о своре вовремя вспомнить. Обхаживая Моурави, чего добивается франк де Сези? Даже подарок преподнес смешной: ларец, обитый бархатом, для сбережения любовных посланий. Он, Моурави, усмехнулся и отдал Иораму; пусть держит в нем выигранные у Бежана кочи.
«Чему больше следует радоваться? Ароматному пару кофе или синему туману кальяна, волнующему кровь? Скорее — призывному дыму воинских костров! Но чтоб разжечь их, не надо терять факелов». Он протягивает руку, словно хочет схватить под уздцы белого или черного коня, но она касается холодных плит мозаики. Воображаемое не в силах затмить то, что существует. Ну что же, он приоткроет крышку коробки хитрости, как говорят турки.
Бездонен
"Так вот, с какой целью начал со мной игру франк? — Глубокая складка пересекает крутой лоб Моурави. — В ход пущена лесть, значит, выигрыш необходим тому, кто представляет королевство. Не увидит ли он на шахматной доске Грузию, притягивающую мусульман, как сонного мальчика луна. Говорят, неисчислимы богатства в недрах наших гор. Грузинам некогда об этом думать, от детских лет до годов седин с коней не слезают, клинок в ножны не успевают вкладывать, а для розыска золота, меди нужны не скакун и шашка. Оружие созидания — лопата и кирка.
Но разве я, Георгий Саакадзе, не полон желания обогатить свою страну? Так почему же ни разу не вспомнил о кирке и лопате. Почему? Раньше разумно возвести непреодолимую стену вокруг царства, потом лопатой золото тревожить. Как же должны сейчас поступать грузины? Забыть о лопате и вновь седлать коней! Лишь слепцу не видно, что усилиями спесивых князей вконец расшатана башня нашей силы. Тень злодейства лежит на холмах. Царство в опасности! И лишь увенчанные коронами «богоравные» цари и царю равные владыки упорно этого не замечают. Присваивать право на высоту — не значит парить в ней. Но крестьяне на горных кручах обладают зрением орла, они видят долины, захлебывающиеся в крови, и усеянные белыми костями дороги и тропы, ведущие к пределам Ирана и Турции. Всем разумным ведомо, какие горячие сердца скрываются под грубой чохой. И не звон колоколов и золотых чаш на княжеских пирах, а биение этих сердец отзовется в веках.
Если так, то почему голову утруждаю, ведь и я тоже князь. Не смеши, Георгий, самого себя! Какой ты князь? Ты первый обязанный перед родиной, ты амкар царства, возжелавший строить удобные мосты не только для войска. Ты зодчий саклей, а не замков. Но тогда почему сам из сакли в замок перешел? Вот что, Георгий Саакадзе, не ожидал от тебя подобного недомыслия! Где видел ты умного, а не глупца, открывающего врагам свою сущность? Разве блеск драгоценностей, одеяний не подобен блеску панциря, делающего тебя недосягаемым для ядовитых стрел врагов? Или богатый замок, разукрашенный конь, знатная жена не есть надежный щит против насмешек? Все это я знал и на будущее запомню. Но мне нужен нынешний день, укрепляющий десницу и оттачивающий меч, который может привести в покорность даже светлейших. Во имя завтра я хочу действовать сегодня! Нет ровного пути. Пусть спотыкается мой Джамбаз, делая шаг вперед. Шадиман утверждал, что конь на квадратной доске скачет не по прямым линиям — и… побеждает. Квадратами моего коня станут восточные вилайеты султана. И если для блага народа потребуется, чтобы я блистал в наряде турецких пашей, — должен блистать! Не смею тосковать по простой чохе, по сакле на краю Носте, по плетню, где свешивающиеся ветви яблонь прикрывали взволнованную Нино… Не смею, ибо не отводят враги своих жадных глаз от многострадальной Грузии. Разве не с древних времен тянулись к землям колхов завоеватели? Они кричали об огне Прометея и жаждали овладеть нержавеющим железом, соперником серебра. И разве Александр Македонский не послал за сокровищами иберов своих полководцев? Сверканием шлемов они ослепляли низины, но золото оставалось вне пределов их глаз. Оно властвовало в горах, как орел в небе, и полководцы Македонца, не достигнув вершин, оставили в долинах каменного бога… Если суждено вернуться в Картли, найду дар Александра и непременно приберегу для Эракле, верного эллина… Веселые люди говорят: «Все же хорошо, когда враг оставляет, а не берет». Скажу прямо: лучше бы они половину наших скал увезли, чем одарили одним обломком, придав ему образ властелина воды и суши. Этот зловещий бог много смут посеял, много хлопот доставил, пока его не сбросили… Враг, кроме своих голов, ничего не смеет оставлять! К такому еще добавлю: нельзя допускать врага переступать порог твоего дома, даже если он за пазухой держит для тебя бога… Втройне опасно, если порог между двумя морями. О-о, как везло нам, завоеватели были щедры, — они оставляли у нас кто веру, кто нрав, а кто и бесстыдство. Вот и до сих пор в некоторых грузинских царствах и княжествах продают в рабство своих же братьев. Это ли не позор?! А изнеженность гаремов?! А коварство магометанских владык? Хотя низменными чувствами бог и остальных не обидел… Хвала ученым, доносящим до нас правду веков! Нерон, снедаемый алчностью, готовил к нападению на Колхиду XIV легион. Несколько капель яда, проглоченных Нероном, спасли землю прадедов от кровавого потопа. Жестокий цезарь! Жаль, что к такому средству не прибегали древнеперсидские цари. Впрочем, и до них были «отважные» любители чужих сокровищ".