Город моей любви
Шрифт:
Я-то полагала, будто сделала все возможное, чтобы защитить его от физической и душевной боли, от родительской жестокости. А оказалось, не сделала почти ничего.
— Джо, — я почувствовала, что Коул неуверенно подходит поближе, — вот поэтому я и молчал.
— Надо было сказать. — Я еле дышала сквозь слезы. — Надо было мне сказа-ать.
Его руки обхватили меня, и — слишком часто в последнее время — я обнаружила, что мой маленький братец утешает меня, а не наоборот.
Наконец слезы перестали течь, и я перешла в гостиную, а Коул принес мне туда чашку чая.
Одно дело — не заботиться о Коуле.
Но физическое насилие — это совершенно другое.
— Сколько раз?
— Джо…
— Коул, сколько раз?
— Это только в нынешнем году началось. Пара пощечин, пару раз. Она говорит, я вылитый отец. Но я не бил ее в ответ, Джо, честное слово.
Я вспомнила недавнее мамино бурчание, что Коул, дескать, похож на отца, — неприязненное, обвиняющее, злобное.
Мне следовало догадаться. Более того, я припомнила синяк, вдруг появившийся у Коула под правым глазом и на скуле, уже довольно давно. Он тогда сказал, что это Джейми ему засветил, якобы они слишком завелись, сражаясь в видеоигру. Я посмотрела на его щеку:
— Тот синяк?
Брат понял, о чем я говорю, и уставился в пол, сгорбившись.
— У нее была истерика. Она меня все била и била, а я пытался вырваться, не повредив ей, но наткнулся на угол кухонного шкафа.
Жизнь с агрессивным отцом приучила меня бояться конфликтов, ссор, злости. Я стала пассивной. Меня нелегко было разозлить — до встречи с Кэмом.
Кажется, однако, я никогда не испытывала такой ярости, как сейчас.
Я всегда ощущала, что Коул мне как сын. Он был мой мальчик.
И я его не уберегла.
— Я собираюсь немного посмотреть телевизор, — тихо сказала я брату, не понимая пока, как мне переварить эту новую информацию.
— Джо, со мной правда все в порядке.
— Угу.
Он вздохнул и встал:
— Я так понимаю, к Николсам мы сегодня не едем.
— Нет.
— Ладно. Ну… тогда я буду у себя, если вдруг тебе понадоблюсь.
Не знаю, как долго я просидела, тупо пялясь в экран и выбирая между вариантами: «зайти к матери и придушить ее подушкой» и «собрать наши с Коулом вещи и свалить отсюда, надеясь, что ее угрозы ничего не значат». Услышав за спиной звук, я моргнула и обернулась. Никого.
Мне показалось, что открылась входная дверь.
Похоже, я начинаю сходить с ума.
Измочаленная эмоциональной бурей, пережитой за последние сутки, я снова откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза.
Мне нужно было принять душ и переодеться, но я боялась проходить мимо комнаты матери. Я опасалась, что прежняя пассивная я вот-вот отпустит вожжи — и мало никому не покажется.
Чуть позже самое худшее все-таки случилось.
Со скрипом отворилась мамина дверь, и я выпрямилась на диване, каменея. Она выплыла в коридор. Вся растрепанная, стискивая на груди розовый махровый халат, мать пошаркала на кухню — с пустой бутылкой и кружкой в руках.
Кровь зашумела у меня в ушах, когда мое тело, без всякой команды
Она повернулась на звук моих шагов и оперлась на стойку, поставив кружку. С вялой неубедительной улыбкой сказала:
— Привет, дорогая.
Глядя на нее, я могла думать только о том чудовищном унижении, которое испытывала в руках своего отца от его быстрых кулаков и злобных слов. Из-за этого человека во мне не осталось ни капли самоуважения.
Как она посмела сотворить то же самое с Коулом, как посмела попытаться уничтожить все, что я сделала, чтобы он никогда не испытал подобных чувств? Это такая невероятная боль, когда твои родители считают тебя абсолютно никчемной, настолько недостойной любви, что могут взять и побить — тебя, кого сама природа им велит оберегать. Я желала, чтобы Коулу никогда не пришлось испытать эту боль…
…а эта сволочь вот так запросто взяла и наплевала на все.
Со звериным воплем кровожадной ярости я бросилась на мать и всем телом придавила к стойке. Ее голова ударилась о посудный шкаф, и я ощутила глубочайшее удовлетворение от ее болезненной гримасы.
«Как тебе это нравится? Как тебе это НРАВИТСЯ?»
Свободной рукой я схватила ее за горло — не крепко, но угрожающе. Мать таращилась на меня круглыми перепуганными глазами.
Я склонилась над ней, вся дрожа от злости и боли предательства.
Да, предательства.
Она предала нас, променяла на джин.
Она предала меня, причинив боль тому, кого я любила больше всего на свете.
Мне пришлось перевести дух. Было трудно дышать, грудь моя вздымалась и опадала. Потом я сдавила ее горло крепче.
— Если ты когда-нибудь… — Я помотала головой, с трудом и не до конца веря в случившееся. — Если ты еще хоть раз дотронешься до Коула хоть пальцем… я тебя убью. — Мои пальцы сжались сильнее. — Я, сука, тебя убью!
Заморгав, она быстро закивала, захлебываясь ужасом. Я пристально смотрела ей в глаза, почему-то не торопясь убирать руку с горла — пальцы отказывались разжиматься.
Кто-то коснулся моей руки:
— Джо.
Медленно, но уверенно мир возвращался ко мне, и я содрогнулась, ослабив хватку, и повернулась влево.
Рядом стоял смертельно-бледный Коул и смотрел на меня так, словно никогда раньше не видел.
О господи боже!
Я глянула через его плечо — и обнаружила мрачного Кэма, замершего в проеме кухонной двери.
О господи!
Когда я повернулась обратно, мама съежилась, пытаясь забиться под стойку.
«Что же я творю?»
Стыд захлестнул меня… И я сбежала.
Я пролетела мимо Коула, протиснулась мимо Кэма, игнорируя их крики, выскочила из квартиры и понеслась босиком вниз по лестнице. Я не знала, куда бегу, знала только, что мне нужно скрыться, избавиться, оказаться подальше от того существа, которым я только что была в кухне.