Город на берегу неба
Шрифт:
В один из вечеров Олино отчаяние дошло до того, что она отправилась в караоке-бар и напелась там до хрипоты, снова и снова выбирая песню R.E.M. “Everybody Hurts”.
If you feel like you're alone, no, no, no, you are not alone.
If you're on your own in this life, the days and nights are long,
When you think you've had too much of this life to hang on.
Well, everybody hurts sometimes,
Everybody cries. And everybody hurts sometimes.
And everybody hurts sometimes. So, hold on, hold on…*
Что удивительно, ей даже стало немного легче.
— Крошка,
— Отвали, — коротко отозвалась она.
— Вообще-то я знаменитый продюсер, знаешь? Я мог бы заняться твоей карьерой… если ты будешь со мной чуть поласковей и понежней, — парень даже не пытался быть хотя бы мало-мальски убедительным, и Оля лишь скорчила гримасу. Любые попытки (а особенно такие примитивные) флиртовать с ней, заигрывать, говорить комплименты вызывали только досаду и тошноту.
Она расплатилась за выпивку и, подхватив сумочку, собралась покинуть бар. Наверное, пора было вылезать из хандры, вытаскивать себя за уши, за волосы… и продолжать жить. А что ей ещё оставалось?
Выпила она немного, но почему-то, добравшись до дома, долго не могла отыскать в сумке ключ, а затем — вставить его в замочную скважину. Руки слегка подрагивали, а затылок неприятно холодило, словно кто-то буравил её тяжёлым взглядом за спиной. Оля даже несколько раз обернулась по дороге, чтобы убедиться, что ей просто показалось.
Но вот, наконец, дверь открылась. Оля поспешно включила свет, чтобы квартира не казалась такой тёмной, незнакомой и пугающе-зловещей, но не успела она сделать и шага в помещение, как рот ей зажала чья-то жёсткая ладонь, а вкрадчивый и до отвращения знакомый голос прошептал прямо в ухо, обдавая жарким дыханием:
— Ну здравствуй, дорогая.
___________________________
* Песня 1992 года. Перевод приведённых выше строк:
“Если чувствуешь, что совсем один — нет, нет, нет, ты не одинок.
Если ты сам по себе в этой жизни, дни и ночи тянутся так долго,
Если думаешь, что сыт по горло и не хочешь продолжать жить дальше…
Что ж, всем иногда бывает больно
И все плачут.
Поэтому держись, держись…”
47
Это было похоже на ночной кошмар. Словно оживший Фредди Крюгер, вкрадчиво нашёптывающий на ухо своим жертвам: “Напрасно вы похоронили меня… я ведь не мёртв”.*
Олю буквально парализовало от ужаса и омерзения. Ей казалось, что она благополучно забыла этот голос, эти интонации… а оказывается, они до сих пор жили в ней, прятались в глубине подсознания, чтобы в один прекрасный момент выпрыгнуть наружу и затопить её страхом. Она в момент узнала эту манеру разговаривать с придыханием, узнала запах туалетной воды — похоже, отчим остался верен своим вкусам…
Обморочное оцепенение длилось несколько мгновений, которые показались Оле бесконечными. Время словно превратилось в вязкое желе. Ладонь, зажимающая ей рот, мешала дышать, в глазах темнело, ноги подкашивались… Она видела себя как будто со стороны: вот её бесцеремонно вталкивают в квартиру, а затем запирают
“Но это же невозможно! — упрямо стучало у неё в висках. — Как он меня нашёл?”
Оля готова была к тому, что отчим достанет её из-под земли в России. Даже к тому, что он явится к дому Сандерсов. Но здесь… в апартаментах Лейлы… не могла же она сдать Олю?! Нет, никогда, это просто невозможно… Лейла лучше всех других знала причины Олиного бегства из семьи и никогда не пошла бы на такую подлость.
— Сейчас я уберу руку, — прошелестел отчим ей в ухо. — Надеюсь, ты будешь умницей и не станешь орать. Иначе мне придётся поступить с тобой плохо… очень, очень плохо.
“Да что ты можешь сделать?! — хотелось выплюнуть ему в лицо всё своё презрение, всю ненависть. — Стоит мне закричать, позвать на помощь — как сюда сбегутся соседи и тебе не поздоровится!”
Но вместо этого она поймала себя на том, что часто и испуганно кивает, соглашаясь с его требованием.
Отчим убрал ладонь и выпустил Олю, оставив себе её сумку. Она сделала пару шагов не непослушных ногах и опустилась прямо на пол, дрожа всем телом. Слёзы хлынули из глаз буквально водопадом.
— Плачешь? — удовлетворённо заметил отчим, доставая из сумки Олин мобильный телефон и засовывая себе в карман. — Значит, чувствуешь, что виновата. Плачь, плачь… Тебя ждёт заслуженное наказание. Не думай, что тебе удастся его избежать.
— Зачем… зачем я тебе? — с трудом выговорила Оля, захлёбываясь рыданиями. — Что тебе от меня нужно?
Она боялась встречаться с ним взглядом, но это было сильнее её — подняв голову, она увидела знакомый до трясучки ненавистный прищур.
— А ты не догадываешься? Ай-ай-ай… Кажется, ты мне кое-что задолжала, уезжая из России. Не припоминаешь? Я ведь предупреждал тебя, что проверю, как ты себя вела без присмотра… Проверю — и всё равно возьму своё.
А может быть, в этом и было её спасение?.. Безумству храбрых поём мы песню… Робкая надежда взметнулась в Олиной душе.
— Я не послушалась тебя, — заявила она, шмыгнув носом. — Я вела… беспорядочный образ жизни. Спала со всеми подряд. Даже имён их всех не помню. А ещё… ещё я дважды делала аборт! И лечилась от венерического заболевания!
Лицо отчима перекосила гримаса отвращения.
— То, что ты грязная потаскуха, я всегда подозревал. Что ж… значит, меня больше ничего не сдерживает. Отдеру тебя, как и положено драть дешёвых шлюх. Так, что ходить не сможешь.
— Это же… изнасилование, — выдавила Оля. — Я не стану молчать!
Он от души расхохотался, откровенно издеваясь над ней.
— Я же сказал тебе, попробуешь только пикнуть — убью. Поверь, рука у меня не дрогнет, ты слишком меня разозлила.
— Тебя посадят в тюрьму… — неуверенно произнесла Оля.
— Кто посадит? Оставлю твой труп здесь и спокойно улечу домой. Неужели ты правда думаешь, что американская полиция рванёт в Россию, чтобы найти убийцу жалкой никчёмной нелегалки? — отчим так веселился, словно рассказывал Оле крайне забавный анекдот. — Скорее уж, эту смерть повесят на твою… подружку-транса. Как там её зовут?.. Или правильнее говорить “его”? Не разбираюсь во всех этих извращениях.