Город ненужных детей
Шрифт:
– Если есть сомнения на мой счет, можешь не рассказывать.
Прошло уже пятнадцать минут, а он все никак не мог осознать, что же в действительности произошло. Он сидел на корточках, забившись в угол пустого складского помещения, стены которого внутри были обложены мелкой белой плиткой, и освещенного лишь лунным светом, пробивающимся через маленькие окошки под потолком. Своими руками, покрытыми пятнами засохшей крови, он прикрывал прижатую к коленям голову. Сквозь запах плесени, он почувствовал резкую вонь, словно кусок тухлого мяса бросили перед
«Я никого не убивал! Я же не мог убить! Это был не я!» – пронеслось в его голове.
Он был в панике. Его испуганный взгляд хаотично забегал по обшарпанным стенам склада.
В нем не было больше ненависти и злобы. Он был окрылен надеждой и истощен свободой. Агрессия стихла, а удовлетворенность от содеянного, вперемешку с испугом бурлила в нем, закипая до предельных высот. Он был ничем и в то же время всем. Царь и Бог нынешнего мира. Он вправе вершить судьбу тех, кого считал ничтожеством. Он – последняя надежда этого безнравственного мира, утопающего в алчности и собственных стремлениях потреблять.
«И почему так много крови?» – прошептал он.
Руки, волосы, джинсы выше колен, левый черно-белый кроссовок, белая футболка с синим рисунком фотоаппарата, – это все было в пятнах запекшейся крови.
«Если это сделал я, то за что? Он заслуживал именно смерти? Был ли другой выход? Он был тем еще поддонком, но неужели надо было идти на столь крайние меры?»
Неважно сейчас ничего. К чему вопросы? Он сделал то, что считал нужным для себя самого и безоговорочно необходимым для этого мрачного мира, не имеющего шансов на выживание без присутствия в нем спасителя, которого видел в собственном отражении в зеркале. У него не было другого пути, кроме как вершить правосудие справедливости, чьим мечом он себя ощущал.
Он поднялся. Запах сигаретного дыма, пропитавшего насквозь его серую модную куртку, накинутую на худое бледное тело, родил рвотные позывы. Все содержимое желудка просилось наружу. Ему еле удалось остановить это, и он сплюнул дважды обильной слюной.
«Надо домой… надо поспать и со свежей головой обдумать все произошедшее».
Но в карманах у него не было ни денег, ни телефона, и никаких документов. Часы, в отличие от его других вещей, у него не забирали – он их отродясь не носил. Но не надо знать точное время, чтобы понять, что общественный транспорт так поздно уже не ходит, – да и все равно он не сунулся бы в метро или автобус в таком виде, – а домой все же надо как-то добраться. Оставалось надеяться, что какая-нибудь попутка все же остановиться, но верилось в это с трудом, так как выглядит он – грязный и помятый, а трехдневная щетина лишь преумножает этот эффект, – не лучше мусорного бомжа. А если бомбила еще и в полицию сообщит, то это принесет еще и дополнительные неприятности.
Дошел он, прихрамывая на левую ногу, уже до металлической ржавой двери здания, как с ужасом обернулся – рядом с тем местом, где он сидел на корточках, лежал метровый окровавленный металлический лом.
«На нем мои отпечатки!» – пронеслась мысль в его голове.
Ему пришлось доковылять до
«И что мне с ним делать? Куда его? Не с собой же. И в здешнюю помойку тоже не кинешь».
Он осмотрел все вокруг, все помещения прошел вдоль и поперек в поисках места, удачного для скрытия орудия убийства, хотя понимал, что ни за что не оставит его здесь.
Эх, если бы только он знал, что пять минут быстрого шага от этого склада приведет его к реке, но пошел он в другую сторону.
В его голове не крутились вопросы а-ля: «Кто я?», «Где я?», «Что случилось?», «Чья это кровь на моих руках» и т.д. – он все это знал. Его беспокоил только один вопрос: «Как мне, черт возьми, выбраться из этого дерьма?».
Ноябрьский воздух, далеко не свежий, а пропитанный выхлопными газами столичных пробок, пробирал до костей, но он все равно не стал застегивать куртку, предполагая, что небольшой мороз заставит его ум работать.
«Если бы еще и дождь заморосил, так мой вид – прям картинка из комиксов Френка Миллера».
Он уже вышел из промышленной зоны и пробирался сквозь жилые районы обшарпанных домов, жителям которых уж точно не позавидуешь – жить рядом с этими складами, заводом и ТЭС это совсем неприятная участь.
За полчаса ходьбы он совсем продрог, но уже стал отчетливо понимать свое местонахождение, и в голове складывался план по возвращению домой, куда пешком было не добраться. Орудие убийства он выбросил уже минут десять назад в канализационный слив.
«Кто-то скажет, что моя жизнь идет ко дну. Но не им меня судить. И, даже если они правы, я успею утащить за собой немало тех, кто того заслуживает не меньше моего».
Это убийство сына прокурора послужило поводом принятия мер, которые и привели к возведению Стены.
– Помнишь убийство Димона? – Спросил Костя.
– Горбенко? – Вопросом ответил Павел.
– Да. – Костя улыбнулся. – Это был я. Это было мое первое убийство. Систему надо было менять, и я выбрал самый действенный способ.
– Ты мудак что ли? – не скрывая своего удивления, шепотом спросил Павел, не ожидая получить ответ.
– Надо очистить этот мир. Он думал ему можно все. И то, что я увидел, шокировало меня.
– Не хочу ничего слушать. – Паша встал и засуетился по кухне. – Договоримся, что этого разговора не было. Мы схавали эту пиццу, и ты ушел. И вообще, что ты несешь? Только я подумал, что я и Дрон той еще херни каждый натворили, а ты такой хороший, как заявляешь сейчас, что ты убийца. Охуеть!
– Если мы хотим светлое будущее, мы должны его создать сами. Надо лишь найти вдохновение, чтобы встать с дивана и действовать
– Ты из ума выжил?
– Вот послушай – раз по двадцать на дню слушаю. Вот оно мое вдохновение. – Костя включил трек на своем телефоне.
– Ave Maria? Оригинальное исполнение. К чему это ты?
– Это концертная запись: Долорес О Риордан и Лучано Паваротти. Она вдохновляет меня, как ничто другое. Любовь, страх, добро и зло, ненависть и светлое будущее – все смешалось в этой песне. Слушаю, и в голове вырисовывается картина того мира, в котором я хочу жить.
– Ты бредишь, Костя!