Город ноль
Шрифт:
– Наверняка мои друзья не казались бы тебе такими скучными, живи они в двухэтажном коттедже за городом.
У меня не было цели уязвить Марю, и делать ей больно я не хотел, но сносить все молча больше не мог. Внутри не осталось места для обиды за все несправедливые нападки и обвинения, которые сыпались на меня последние полтора года супружеской жизни. Что-то внутри потребовало выступить в свою защиту, ответить, – вот я и ответил. И не считал, будто ляпнул что-то не то, и вины за собою не чувствовал.
Взрыв не заставил себя ждать.
– Ну и сиди дома, раз тебе так привычнее! Я больше не буду тебя никуда звать, так и знай! Ты даже собственного брата избегаешь.
Я внимательно смотрел на Марю. Длинные рыжие волосы лежали непослушными волнами, она так и не успела уложить их в прическу для нашей вечерней прогулки – прологу выходного примирения, – звонок Рубена отвлек ее. Серо-голубые глаза, как пасмурное небо, сверкали молниями, тонкие руки с красивыми пальцами чертили в воздухе категорично утверждающие линии. Что ни говори, Маря очень привлекательная женщина. И пусть кончик носа от злости стал малиновым, а веснушки поблекли под густым румянцем негодования, это не портило ее красоты.
– Что, скажешь, неправда? Как будто я не знаю, почему ты не любишь у него бывать. Ты просто ему завидуешь! Да, да, я знаю! Ты сам не раз говорил, мол, Рубена всегда любили, ему даже ничего не приходилось для этого делать. И вроде шутишь, но я-то видела твои глаза в эту минуту, слышала, каким голосом ты это говоришь! Ты всегда завидовал ему. А кто виноват, что тебе не нравится твоя жизнь? Рубен сам всего добился, вкалывал день и ночь, заводил полезные знакомства, на другой конец света мотался, лишь бы связи нужные наладить. А ты хоть пальцем пошевелил? В запертой квартире деньги не делаются, мой милый. Все это понимают, кроме тебя. Ты сам виноват, но никогда это не признаешь, тебе духу не хватит открыто сказать, что ты завидуешь собственному брату!
В свое время, еще не зная, какая Маря на самом деле, я имел неосторожность ей открыться. Теперь жалею. Для меня самое неприятное и удручающее – вдруг осознать, что я доверился зазря. Распахнул душу, а в итоге мои самые сокровенные мысли и чувства используют против меня же, плюются ими, как обслюнявленными бумажными шариками, отстаивая правоту в глупой грязной склоке.
Я вернул на нее взгляд, и в ту секунду, когда у меня на лице нервно дернулась мышца, в глазах Мари вспыхнуло что-то похожее на удовлетворение, как если бы она была довольна тем, что ей удалось задеть меня за живое.
Возможно ли вообще доказать кому-то, что ты не завидуешь? Не ревнуешь? Придумай ты хоть сотню исчерпывающих ответов, приведи хоть тысячу доводов, но если человек вбил себе в голову, что знает тебя лучше, что у тебя «всё на лице написано», ты никак его не переубедишь. Эта самоуверенность танком подминает логику и здравый смысл.
«Ничего не вижу, ничего не слышу, но всем всё выскажу».
3
Остаток того вечера я провел за ноутбуком в спальне для гостей. Так эта комната звалась официально, на самом деле никаких гостей у нас отродясь не бывало. Мы жили хоть и не в спальном, но, по словам Мари, в ужасно некультурном районе. В подъездах на каждом лестничном пролете валялись окурки, стены изрисованы маркером, в лифте вдавлены кнопки, а во дворе из-за припаркованных машин и загаженных тротуаров негде пройти. Маря стыдилась принимать у нас подруг, знакомых и своего кумира. Последнее особенно ее огорчало, ведь из-за этого она не могла осуществить свою давнюю мечту и переделать спальню для гостей в личную комнату Рубена, отблагодарив его за нашу собственную мансарду в его коттедже, которая еще без малого три года назад была просто моей спальней, или без толку пустующей комнатой.
Маря укладывала вещи. Я прекрасно слышал, как она хлопает дверцами шкафа и стучит ящиками комода, но мыслями был далеко, так далеко, что мои попытки отвлечься на подготовительные тесты пришлось отложить на потом. Осенью я планировал записаться на курсы переподготовки для преподавателей. Летние месяцы и последующие полгода переаттестации собирался поработать в детском развлекательном центре. Хорошая возможность вспомнить, как держаться с детьми, заодно избавиться от ненужного смущения и зажатости. Никто не будет всерьез воспринимать краснеющего и запинающегося учителя.
Мое решение вернуться к преподаванию стало главной причиной наших участившихся ссор. Это решение Маре никак не удавалось поколебать – даже спустя двадцатую ссору, даже после шестичасового марафона по ругани, – и как-то незаметно я вдруг больше обычного стал во всем виноват. Я пока еще не до конца осознал, что оно принесет больше перемен, чем кажется, и хотя эта мысль уже проклевывалась в мозгу, я не желал в нее углубляться.
Толку от меня в таком состоянии не было, и я позволил себе отвлечься. Прошвырнулся по соцсетям, где на моих страницах царила тишина гуще, чем на болотах, по привычке проверил почтовый ящик и не сильно удивился отсутствию новых писем. После ответа на мое резюме и приглашения на собеседование в будущий понедельник я особо ничего не ждал и не хотел видеть.
Обновилась информация о лихорадочных больных. Первую заметку внесли четыре часа назад: поступил еще один пациент. Вторую добавили в начале часа: врачам удалось выявить связь между заболевшими. Все они работают в небольшой фирме по разработке мобильных приложений для бизнеса. «Академия Код». Название мне ни о чем не говорило. Наверняка одна из тех бесчисленных мелких контор с одомашненными офисами в квартирах элитных стекляшек.
Комментариев даже под сотню не набралось, да и те по большей части были шутками: отравились «праздничным салатиком»; конкуренты заслали своего курьера с эко-пиццей; кто-то из девушек купил неудачные духи и замкнул провода в мозгах мужской половины офиса. И прочий идиотизм. Закинув свои пять копеек и разрядившись, люди спешили в соседнюю статью, где шло активное обсуждение более насущных проблем, таких как топливный дефицит. Спустя месяц перебоев появившийся было на заправках бензин снова начал исчезать. НПЗ нашего края в который раз собирались закрывать на ремонт, и нам опять грозил, как писали в статье, «бензиновый голод».
Позвонил Рубен. Отвечать не хотелось, но сбрасывать звонки не в моей привычке. По его мягкому опекунскому тону я понял, что с Марей он уже переговорил. Это не прибавило настроения. Привычка Мари обсуждать с моим братом наши с ней проблемы выводила меня из себя. Сколько раз просил так не делать, – всё без толку. Маря решительно не видела в этом ничего дурного. «С Рубеном я могу секретничать о чем угодно, с ним легко, как со школьным другом, и не нужно стесняться». Мне надоело раз за разом это слышать, и я перестал поднимать эту тему.
– Считаешь, из-за такой ерунды стоит ругаться? – спросил он после того, как зачем-то пересказал детали нашей размолвки, словно меня там не было, я только подошел и не в курсе событий.
– Нет.
Рубен помолчал в ожидании, пока я разверну ответ, расскажу, как все видится с моей стороны, в чем, по моему мнению, проблема, чего я хочу и на что обижен. А я сидел, пялился в монитор и в двадцатый раз перечитывал новость о каком-то политике, который обиделся на популярный журнал за статью о своей съемке в рекламе.