Город смерти

О'Шонесси Даррен

— Не понимаю, при чем…

— Ничего-то вы не видите, — прошипел он. — К чудесам мира вы так же слепы и глухи, как и все мы; о светозарном сиянии Божественного творения вы ни бе, ни ме не скажете — ну прямо волосатый неандерталец. Мистер Райми, мы ничего не знаем о жизни, о правилах существования здесь и о том, что сокрыто за пределами нашего мира. Люди невежественнее свиней. О, у нас есть свои истины, догадки и мнения. Истин полно, выбирай на вкус: одна для христиан, другая — для евреев, третья — для мусульман. Каждая не менее верна и не менее глупа, чем любая другая. У нас есть ученые, великие умы, углубляющиеся

в бездны времени и пространства, играющие с великими вопросами, как дети — с песком.

За все прожитые годы, — продолжал он, — я повстречал одного человека — всего одного, — который производил впечатление сведущего. Он был сумасшедший, пьяница-докер, не умевший ни шнурков завязать, ни куртку застегнуть. Он говорил загадками и нес околесицу, но каждое произносимое им слово пробирало меня до костей; в каждой фразе таилась какая-то темная, древняя истина. Послушав совсем недолго, я приказал убрать его: видите ли, я его боялся. Слишком уж убедительно он говорил. Я понял: еще немного послушаю и сам сойду с ума. Вот в чем беда с истиной, мистер Райми: она слишком велика для наших умишек.

Мы встретились глазами; его взгляд обжигал. Его длинные пальцы вцепились в подлокотники кресла — да так, что едва не раздирали обивку в клочья. Похоже, Кардинал находил наш разговор серьезным.

— После этого я плюнул на истину и знание, — заявил он. — Я и раньше-то не очень их любил, но с того дня я смирился с жизнью в невежестве и слепом смирении с судьбой. Я решил, что раз уж не могу понять Вселенную, буду плыть по ее течению и постараюсь выжать максимум результатов из ее непостижимых законов. Отныне я не буду искать новых ответов, доискиваться до новых фактов и тайн. Я оказался невеждой, мистер Райми, и предпочел гордо выставить свое невежество напоказ, носить его, как орден в петлице.

Вы знаете, в чем тайна моего успеха? — спросил он, вновь сменив галс. Я помотал головой. — Везение, мистер Райми. — Он сделал паузу, чтобы до меня лучше дошло. — Везение, — повторил он, — совпадения и счастливый случай. Вот из чего состоит жизнь. В нашем мире все взаимосвязано на том или ином уровне: вы наверняка слышали старую хохму, что стоит какой-нибудь пташке в Австралии взмахнуть крылом — и на той стороне Земли меняется погода. Преувеличение, но пример прекрасный, не хуже прочих.

Все взаимосвязано, мистер Райми. Каждое слово — часть фразы, каждый поступок — часть пьесы. Автора ищи-свищи — некоторые, правда, придают ему форму богов и уравнений, но они просто идиоты… и однако же, несомненно ясно: все это — дело неких сверхъестественных рук. Все ниточки сплетаются в один узелок, иногда очевидный, но чаше тайный. Порой нам дают прочесть кусочек сценария; но в основном нам попадаются лишь обрывки боковых сюжетных линий. Над карапузом по имени Адольф Гитлер посмеялся какой-то еврей — и миллионы людей гибнут в лагерях смерти. Сперматозоид повстречался с яйцеклеткой — и вот вам зачатие Эйнштейна. Немытому мальчишке приснился сон — и вот появляется Кардинал. Причины и следствия…

Он умолк, встал, прошел к окну, сосредоточенно уставился вниз, на свой город. Я никак не мог понять, куда он, прах его подери, клонит. Из его уст вылетали слова какого-нибудь чокнутого пророка, уличного проповедника, вещающего об откровениях. Великий сценарий, Гитлер с Эйнштейном и прочее… Куда я только влип?

У окна он простоял никак не меньше

двадцати минут. Все это время я сидел, не шевелясь, потому что чуял: любое необдуманное движение опасно, любой ошибочный шаг равносилен смерти. Передо мной фанатик — самый могущественный в городе. «Осмотрительность» — слишком слабое слово для того, что мне потребуется. Наконец, после безмолвия, продлившегося целую вечность, он вернулся в свое кресло и вновь понес чушь.

Согнувшись, он подался вперед, сцепил пальцы и сурово уставился перед собой.

— Я расскажу вам, мистер Райми, — заявил он, — как я управляю своей империей. — Оглянувшись по сторонам, он придвинулся ко мне поближе, постучал пальцем по моему колену и шепнул: — Очень-очень осторожно.

И с хохотом откинулся на спинку кресла. — Все взаимосвязано, — повторил он, ритмично двигая руками вверх-вниз. — Что-что, а это я знаю наверняка. Чему-чему, а этому меня научили годы, прожитые на нашей планете. Рано или поздно все ниточки сплетаются в один канат. Все люди, от самого никчемного до величайшего, сцеплены узами. Ни один человек — не остров, если простите мне столь банальную цитату. Все мы связаны на том или ином уровне друг с другом, с миром, в котором живем, с его животными, с природой, с техникой. А может, даже со звездами и планетами. В астрологию я особо не верю, но и снимать ее со счета тоже не собираюсь.

Так, я отвлекся. Забудьте о планетах. Они лишь затемняют суть. Одной планеты зараз хватает, чтобы забить голову любому человеку, даже величайшему мудрецу. Оставим галактическую взаимосвязанность другому поколению, тем, у кого будет больше свободного времени и меньше неотложных дел.

Я действую, сообразуясь со счастливыми случайностями и совпадениями. На них я и выстроил свою империю. На них я базирую свои решения в бизнесе. В соответствии с ними я выбираю себе друзей и врагов. Под их диктовку я правлю этим городом. Мистер Райми, я отдался в рабство фортуне — тем и живу.

Пример. Несколько лет назад я купил ветхий доходный дом в районе порта. Ничего особенного в этом не было: у меня таких домов море. Я планировал реконструировать его и сделать на этом деньги, как водится у людей в моем бизнесе.

Спустя несколько недель, когда строительные работы еще не начались, у меня была «стрелка» с одним старым паханом. Он слегка захмелел — среди больших людей не все такие трезвенники, как я — и заговорил об этом здании. По-видимому, у него были кой-какие идеи, и он уже совсем собрался купить этот дом у владельца, когда я перебил у него покупку. Спьяну он начал твердить, что я поступил не по-честному. Потом предложил перекупить у меня дом. За три миллиона. «Даю тройку больших бумажек» — вот его подлинные слова. Тройку больших бумажек. Разумеется, я отказался: три миллиона — это ведь гроши.

После «стрелки» он ушел своей дорогой, а я — своей. Я выкинул эту историю из головы: никакой пищи для ума. Спустя неделю или около того иду я по улице — в стародавние времена такое со мной бывало, — а ко мне привязывается бродяга и просит милостыню. «Мистер, тройки-бумажки не найдется?» — спрашивает. «Тройка-бумажка мне нужна». — Изображая бродягу, Кардинал скосил глаза и заговорил писклявым тенорком; пародист из него вышел бы неважный. — Вы хоть раз такое слышали, мистер Райми? — спросил он. — Хоть раз слышали о такой вещи, как «тройка-бумажка»?