Город смерти
Шрифт:
Прикрыв дверь, я лег на кровать, улыбнулся и решил, что в следующий же раз, когда я буду принимать в «Окошке» девушку, закажу из видеотеки похождения кролика Багз Банни.
Посетители «Шанкара» делились на четыре категории, но, чтобы ощутить это, человек должен был повариться в этой среде несколько месяцев. Вначале казалось, будто все здесь на одном положении, все на равных, социальная дискриминация отсутствует — начальники подразделений сидели за одними столиками с дворниками. В принципе так оно и было, но, как я уже сказал, внутренняя структура «Шанкара» открывалась глазу не сразу.
Первая
Ко второй категории, самой крупной, относилось большинство — те, кто бывал в «Шанкаре» время от времени, чтобы пообедать и людей повидать. Этакая серая масса. Ресторан им нравился, некоторые захаживали туда раза три-четыре на неделе, но в принципе он был для них всего лишь еще одним местом для светского общения и полюбовных деловых сделок. Тому примером были Соня и Адриан: оба обожали «Шанкар», но ни сестре, ни брату и в голову бы не пришло проводить там больше времени, чем требовала необходимость.
Третья и четвертая категория имели между собой много общего. Обе состояли из завсегдатаев — мужчин и женщин, приходивших туда каждый день, к завтраку, обеду и ужину. Для них «Шанкар» был домом родным. Одни просиживали там с утра, когда ресторан открывался, до поздней ночи. Другие, кого ждала работа — например, я, — приходили и уходили, но ежедневно заруливали в «Шанкар» как минимум дважды, помимо завтрака и ужина.
Третья категория состояла из ветеранов. То были рядовые бойцы и генералы минувшей эпохи, те, кто помог Кардиналу взойти на вершину и затем был отправлен на заслуженный отдых. А отдыхать они предпочитали здесь — в единственном на весь город месте, где их имена еще что-то значили. Среди молодых завсегдатаев они пользовались популярностью: ведь старики могли поведать о прошлом, раскрыть утратившие ценность для Кардинала тайны.
Ветераны были живым кладезем информации, и я черпал из этого кладезя за каждой трапезой. Они знали всех, от последней судомойки до высшего начальства, и могли рассказать тебе все что угодно — только слушай. Они знали, в ком настоящая сила, какие пути заводят в тупик, а какие стоит разведать. Они следили за всеми крупными сделками и, если попросить их по-хорошему, иногда соблаговоляли свести тебя с нужными людьми. Зал «Шанкара» кишел этими стариками: сидя поодиночке или по двое — по трое, они молча наблюдали и ждали, пока к ним подойдут и попросят включиться в жизнь.
Их можно было бы принять за волшебных истуканов, недвижных глиняных фигур, загадочным образом оживающих при звуках надлежащего заклинания… если бы не их дрожащие руки и трясущиеся губы, знак старости, — плоды жизни, прошедшей на службе Кардиналу. Иногда вид у них бывал жутковатый: глядя на этих ветеранов, я думал: «А не я ли это? Пройдет тридцать — сорок лет, и я тоже усядусь здесь, сжимая дрожащими руками трость, с мокрыми от непролитых слез глазами, пожирая, как вампир, мечты и надежды другого юнца».
Четвертую и последнюю категорию
Целыми днями мы обсуждали приливы и отливы в жизни корпорации — кто идет в гору, кого выперли, кого убрали. Ни одно колебание, ни один шажок не ускользали от наших глаз. Мы сравнивали разные методы и стили, поклонялись начальникам, как богам, как идолам, требующим благоговейного почтения. Когда Джико Карл, убрав отца и брата, взял власть над западной частью города, мы целый месяц восхищенно обсуждали его тактику: анализировали, анатомировали, учились. Учились мы на всем. Когда Эмерик Хайнс — один из лучших адвокатов Кардинала, светило юриспруденции — выступал в суде, мы записывали его речи на диктофон и прокручивали их бесконечно, дивясь его остроумию и ежеминутно меняющейся тактике, разыгрывали на верхнем этаже «Шанкара» постановки по мотивам его процессов. Тренировались, обезьянничали, постигали.
Ресторан был для нас школой и университетом. Там мы учились и набирались ума. Там мы совершали ошибки, не имевшие роковых последствий, ошибки, которые мы были в силах исправить и перебороть. Некоторые из нас так и ходили с тетрадками — вели конспекты. Сначала я над ними смеялся, но вскоре понял, как это ценно, и последовал их примеру. На слух уловишь Далеко не все — записывать мысли на бумаге никогда не помешает.
Наши начальники никогда ничего не говорили — никто нам ни приказывал, ни запрещал собираться каждый день в «Шанкаре», — но мы чувствовали затылками пристальные, оценивающие взгляды могущественных людей. На нашем «факультете» было только две оценки — «зачет» и «незачет». Получаешь все чего хотел — или ничего. Середина не для нас. Мы хотели возглавлять свои собственные подразделения, собственные команды, собственные дочерние корпорации.
Каждый день мы сходились, обменивались слухами и конспектами, строили планы; косились с завистью на тех, кто пробился, и мысленно умоляли остановить свой выбор на нас, подозвать, ввести нас в свой круг. Мы все мечтали оказаться под крылышком у Форда Тассо или Фрэнка Уэльда. Привлечь внимание сильного покровителя, подольститься к его свите — шестеркам и близким друзьям, уцепиться за его хвост и посмотреть, далеко ли на нем уедешь, — вот как следовало делать. Мы с таким рвением осваивали искусство Лоббизма, что любой политик охотно взял бы нас в свою команду. Но все наши старания были тщетны, пока не раздавался начальственный глас, пока высшие существа не подзывали нас для разговора. Чтобы мы ни выделывали, выкидывая отрепетированные, грандиозные, скандальные коленца — ей-богу, нам в этом не было равных! — первый серьезный ход всегда был за другой стороной, за тем, у кого хватит силы, чтобы вытащить нас из грязи и, осыпав золотом, осуществить все наши мечты.