Город солнца
Шрифт:
— Дорогая моя семья! — говорил он. — Теперь мы — на лоне природы! Садитесь в траву, под зеленую сень деревьев! — Обычно он говорил именно так, когда мы устраивали пикник. — Дорогие детки, я всегда искал настоящий лесной родник, это — самое прекрасное. Что доставило бы мне радость— так это показать вам… Но до сих пор, к моему величайшему горю, такого родника я не нашел. Простите ли вы меня?
Но тут начинал накрапывать дождь. Он собирал нас всех под высоким деревом, а мама говорила:
— Если разразится гроза, большие деревья — самые опасные на свете!
А однажды я попыталась объяснить ей, что именно мы, дети, думаем об опасности, но, кажется, она меня не слышала. По дороге домой папа часто пребывал в меланхолии. Как могло случиться, что они все до одного умерли?
Сестры Пихалга, выйдя на веранду, принялись за чтение. Мисс Фрей вынесла свою шкатулку с бисером и стала нанизывать бисеринки одну за другой — голубую, белую, две розовых…
…Но вот однажды папа раздобыл подвесной лодочный двигатель, совсем маленький, и он почти никогда не работал, вернулась к своим воспоминаниям Эвелин Пибоди. Предполагалось, что мы совершим путешествие по реке на плоскодонке, совсем маленькой, но она так и не тронулась с места.
— Будем грести, — сказал он. — Во всяком случае, гребля — гораздо большее проявление личности.
Мама сочла, что, если есть мотор, грести смешно, и тогда папа вытащил двигатель из лодки, и тот упал на дно реки.
— Сколько денег выброшено зря, — возмутилась мама.
— Да, — ответил папа и, расхохотавшись во весь рот, сказал: — Теперь он лежит на дне реки, а мы можем грести сколько угодно!
Острая боль потери совершенно неожиданно пронзила сердце мисс Пибоди, и она, сжав руки на коленях, склонилась в кресле-качалке.
— Вам нехорошо? — спросила миссис Моррис.
— О нет, со мной ничего дурного… — ответила, отстраняя ее, Пибоди и снова выпрямилась в своем кресле.
«Еще она тут! Носится со своими синими бровями, но никогда не осмеливается показать глаза! Та, что боится музыки!»
Миссис Моррис спросила:
— Не правда ли, дождь приносит уют?
Но «маленькая мышка» снова молча принялась за свое занятие. Тогда миссис Моррис спросила, что за изделие она готовит, но ответа не получила.
«Я опять была слишком молчалива», — подумала Элизабет Моррис, закрыв глаза и прислушиваясь к шуму дождя.
Сидевший рядом с другой стороны Томпсон издал ужасающе непристойный звук.
— Это хороший знак, — заметила Ханна Хиггинс.
Последнюю неделю он, по словам Линды, страдал запором и не желал принимать пилюли.
— Думаю, перемена погоды нам всем на пользу.
Гроза подкатила ближе, и мисс Фрей перешла на тему тайфунов, в особенности того из них, что бесчинствовал в шестьдесят девятом году, что сорвал кроны пальм вдоль половины прибрежной прогулочной тропы. Так пальмы и остались торчать там, словно жалкие огрызки, когда речные волны отступили, а ведь известно, сколько потребуется времени, прежде чем пальмы обретут свой привычный вид!
— Это правда! — качаясь в своем кресле, произнесла миссис Хиггинс. — А бедный отель! Как пострадал…
— Клиентов-то заблаговременно предупредили?
— Да, да, их предупредили!
— А после того, как вода отступила!.. Миссис Хиггинс прекратила качаться и застыла в скорбном ожидании.
— А после того!.. Она ведь проникла еще дальше на прибрежье! Пенсионеров находили там в безжизненном состоянии, да еще на деревьях…
— Они что, распались на куски? — спросил Томпсон. — Они что, разбились или сохранились целиком? Как могли они застрять на пальмах?
— Они были мертвы, — очень кратко ответила мисс Фрей.
— Дождь, — внезапно разразилась Пибоди, — дождь — это дурной знак, тайфун может нагрянуть к нам в любую минуту!
Она говорила очень быстро.
— Да, да, миссис Моррис, мы ведь ничего не знаем о Флориде, а это, право, опасное место, если не знаешь, чем оно грозит. Мне ведь пришлось пережить тайфун, и я знаю, о чем идет речь! Однажды я даже бежала с известием о тайфуне в такое место, где не было радио и никто ничего не знал… тридцать человек были таким образом спасены!
— Что такое ты говоришь! — воскликнула мисс Фрей. — Это неправда, ты никогда не рассказывала об этом! Ты не можешь бегать!
— Я ехала на велосипеде! Ты ошибаешься насчет того, что я будто бы рассказала тебе все про свою жизнь. Это было давным-давно, в пятьдесят четвертом году.
— Тогда ты обитала в Теннесси и занималась ажурными строчками и мережкой, — сказала мисс Фрей.
— Девочки, девочки, — останавливала их Ханна Хиггинс, а Томпсон все повторял:
— В каком они были виде? Они развалились на куски? Как они могли застрять на пальмах? А, их прокололо в самой середине туловища! — торжествующе продолжил он. — Я почти представляю себе, какой вид бывает у пенсионера, когда он приколот к пальме, с которой сдуло всю крону. Сплошной сюрреализм!
— Абсолютно феноменально! — изрекла миссис Рубинстайн.
Томпсон, держа руку за ухом, заскулил:
— Что она сказала, что она сказала?
А мисс Фрей вскочила так, что бисеринки рассыпались по всему полу веранды, и воскликнула:
— Феноменально!.. Это вы феноменальны, напоминая нам о смерти! Феноменально то, что, по-вашему, весело, когда люди разваливаются на куски, то, что, по-вашему, трагедия приносит веселье!
Миссис Рубинстайн заметила, что вовсе не это имела в виду, а всего лишь отпустила комплимент в адрес варварского видения искусства Томпсона. Она мысленно взвесила допустимость и мелкой непристойности в связи с обнаженными стволами пальм, со стволами, указующим ввысь, навстречу тучам… но затем раздумала: она промолчит, ведь, пожалуй, именно сейчас не самый подходящий момент для подобного высказывания.