Город стекла. Письмо Джейса к Клэри
Шрифт:
— Я и не боюсь, — соврал Саймон. В горле и желудке начало неприятно покалывать, стоило вспомнить, при каких обстоятельствах Саймон с Рафаэлем виделись последний раз. Тогда Саймон, весь в крови и синяках, выбрался из наспех выкопанной могилы, а Рафаэль швырнул ему пакеты животной крови. Новоиспеченный вампир вгрызался в них зубами, будто и сам был животным. Такое лучше не помнить. И мальчишку-вампира лучше тоже больше не встречать на пути. — Сейчас день, и солнце светит. Как ты терпишь?
— Меня здесь нет. — Голос Рафаэля звучал
— Я тебе вреда не желаю. — Саймон отставил флягу на матрас. — Только скажи — зачем пришел?
— Ты очень внезапно покинул Нью-Йорк. Хотя прекрасно знаешь, что перед уходом обязан предупреждать главу местного братства.
— Главу братства? Тебя, что ли? Я думал, у нас кто-то другой за главного…
— Камилла до сих пор не вернулась, — сухо ответил Рафаэль. — Я за нее. Ты, видимо, поленился ознакомиться с уложениями братства?
— Я не хотел покидать Нью-Йорк, все получилось неожиданно. И не прими за обиду, но братом я тебя не считаю.
— Dios [5] . — Рафаэль опустил взгляд, пряча насмешку. — Упрямец какой.
— Как у тебя язык поворачивается говорить такое?
— Ну, вещи-то очевидные.
— Я про… — В горле встал комок. — То слово. Как у тебя получается произносить… «Бог»?
Рафаэль поднял взгляд — он и правда насмехался над Саймоном.
— Возраст. И практика. Вера… или ее потеря. Со временем, птенчик, ты поймешь, что разницы, в принципе, нет.
— Не называй меня птенчиком.
5
Боже (исп.).
— Но так оно и есть. Ты дитя ночи, вот почему Валентин поймал тебя и лишил крови. Из-за твоей сути.
— Смотрю, ты много знаешь. Просветишь?
Глаза Рафаэля превратились в узкие щелочки.
— До меня дошел слух, что ты пил кровь Сумеречного охотника и обрел дар светолюба. Это правда?
У Саймона зашевелились волосы на затылке.
— Фигня. Если бы кровь Охотника давала такую силу, вампиры об этом давно знали бы, и мира между нами и нефилимами не установилось бы. Кровь Охотников объявили бы деликатесом. У тебя ложные сведения.
Рафаэль усмехнулся уголками губ:
— Звучит логично. Кстати, о деликатесах: ты ведь понимаешь, что в качестве светолюба сделался ценной добычей? Нет такого представителя нежити, который не хотел бы заполучить тебя.
— Ты тоже?
— Разумеется.
— И что сделаешь, когда получишь меня?
Рафаэль пожал худыми плечами:
— Я, наверное, единственный из своего рода, кто не считает благим даром твою способность пребывать на солнечном свету. Мы дети ночи,
— Серьезно?
— Почему нет? — Рафаэль говорил совершенно без эмоций. — Ты опасен для вампиров. В темнице, светолюб, ты навсегда не останешься, выйти в мир в конце концов придется. И вот что я скажу: клянусь, не трону тебя и даже не стану искать, если спрячешься, забудешь всех, кто был дорог тебе в прежней жизни. По-моему, честная сделка.
Саймон покачал головой:
— Семью не брошу. И Клэри тоже.
Рафаэль раздраженно фыркнул:
— Они больше не часть твоей жизни. Ты теперь вампир.
— Не в душе.
— Ах эти сопли… Ты не заболеешь, не умрешь, навсегда останешься здоров и молод, забудешь о старости! Чем плох вампиризм?
Вечно молодой? Здорово, конечно, но только не в шестнадцать. Останешься неуклюжим, неразвитым. Ладно бы в двадцать пять, когда и лицо, и тело достигнут расцвета. И вообще, с такой юной мордашкой ни в один бар не пустят и алкоголь не продадут. Никогда. Совсем.
— Ну и, — продолжил Рафаэль, — солнце остается твоим другом.
Покупаться на речи Рафаэля Саймону больше не хотелось.
— Я слышал, что говорят о тебе в «Дюморе». Якобы ты по субботам надеваешь крестик и навещаешь родных. Они, поди, не знают о твоей сущности. Как смеешь ты предлагать мне забыть близких? Я не откажусь от них и не буду давать тебе ложных клятв.
Глаза Рафаэля недобро блеснули.
— Неважно, во что верит моя семья и что она знает. Важно, что я принял смерть. Ты же никак не смиришься, по-прежнему считаешь себя человеком. Потому и опасен. Цепляешься за мир живых.
Домой Клэри вернулась под вечер. Закрыла дверь и в полутьме коридора привалилась к ней спиной.
От усталости ноги гудели, тело будто налилось свинцом.
— Клэри? — Тишину нарушил требовательный голос хозяйки. — Ты?
Клэри не спешила отзываться. Закрыв глаза, она постояла какое-то время в убаюкивающей темноте, отдавшись на волю чувств. Хотелось обратно в Нью-Йорк. Так сильно, что во рту ощущался металлический привкус бруклинского воздуха. Клэри будто наяву увидела маму — как она сидит у окна, пишет картину, и сквозь стекло на холст льется пыльный бледно-желтоватый свет. От тоски засосало под ложечкой.
— Клэри. — Голос прозвучал гораздо ближе. Аматис стояла чуть не вплотную: седые волосы собраны в тугой узелок на затылке, руки уперты в бока. — Твой брат пришел. Ждет на кухне.
— Джейс тут? — Только бы гнев и удивление не отразились на лице! Не дело выказывать чувства перед сестрой Люка.
Аматис пригляделась к Клэри:
— Мне что, не стоило впускать его? Ты же вроде хотела поговорить с братом?
— Нет-нет, вы правильно поступили. — Ровный тон дался не без труда. — Просто я устала.