Город Сумерек

Космолинская Вера Петровна

— Нет!..

Фаенна соскользнула с шеи коня на землю, и ее тело окуталось серебристой пыльцой.

Я попытался ударить по Оливину, но ничего не вышло — он пил чужую жизнь, и она поддерживала его. Он все еще был куда искуснее всех нас.

— Хоннор! — крикнул я, кажется, только мысленно. — Останови ее! Он убивает ее!

— Как?! — крикнул вдруг Хоннор в ответ, и я услышал его голос в своей голове.

— Песчаное поветрие! Так умираем мы, но не Хранители Башни. Угадай, почему!

Я вдруг ощутил его очень близко, пусть я не мог достать Оливина, но одно прикосновение магии пробуждало теперь и кровь Хоннора. Он застыл, будто в одно мгновение увидел все, что происходило с

нами во время путешествия, будто мое сознание отразилось в его разуме, и наоборот. Я видел все, что произошло в Городе. Знал, сколько там произошло смертей, знал, что Сардер был убит, как и многие из моих людей, сохранявших мне верность, но чувствовал также, что Хоннор действительно любил Фаенну. И хотя рвался к власти, совсем не был намерен править пустым местом, которое был готов оставить ему Оливин, и быть пустым местом — его достаточно обманывали.

Он выхватил меч — один сверкающий росчерк, и что-то белое сорвалось со стены — головы Оливина. Он пережил бы сейчас даже удар меча, но только не удар меча принца Города, заклятый как наши души и наша кровь, только из него нельзя было выпить жизнь, которой в нем не было.

Я бросился к Фаенне, и попытался влить в нее снова свободно бродящую вокруг силу.

— Нет, — прошептала она вдруг, открыв глаза и улыбнулась. Я почувствовал. Что она ускользает и от меня, намеренно. — Не надо. Не останавливай. Я иду не к нему…

— О чем ты говоришь! — Она промолчала, продолжая улыбаться, и что-то дуновением ветра коснулось моего разума. Она растворялась в этом мире, отдавала ему свою жизнь, теперь, когда не было Оливина. — Остановись!..

— Так надо! — одной лишь мыслью шепнула она.

— Нет, не уходи!.. — и в этих моих словах был не только я, Хоннор тоже был здесь, с нами, говорил с ней через меня. Он все слышал, и все понимал. Мы все перестали быть сейчас живыми существами, были лишь силами природы, процессами, проекциями, абстракциями.

— Вы справитесь! — прошептала она, растворяясь призрачной дымкой. Разносясь повсюду ветром, реальностью, жизнью. И как ни были мы потрясены, в этом мире словно что-то изменилось. В нем стало больше света. И больше пустоты? Нет, он чем-то наполнился. Даже сейчас, когда ее не было.

Но было еще что-то, что надо было сделать. Я забрал ее меч, поднялся с колен, и двинулся к Городу. Отряд Фаенны следовал за мной, будто завороженный, управляемый одними моими мыслями. Хоннор молча ждал в Городе. Все его люди опустили оружие. Сейчас ему было наплевать на власть. Обычную и земную. Мы могли остановиться смерть, или не остановить ее. Это было все, что имело значение.

— У нас совсем нет времени, — услышал я его голос в своей голове.

— Совсем нет, — согласился я, продолжая свой путь. — Ты будешь отличным королем этого Города, и земель, на которые он распространится.

— Но я… я мог бы!..

— Один из нас должен быть королем. Иначе как они выживут, если у них будет хоть шанс?

— А другой должен стать Хранителем Башни? — в его голосе скользнула усмешка.

— Да. И мне нужен твой меч.

— Я знаю, зачем он тебе. Один из двенадцати ключей.

— Некоторые потеряны.

— Некоторые уничтожены и подменены.

— Распад будет неполным.

— Если он будет полным, никто не выживет. Слишком много прошло времени, чтобы можно было это сделать. Мир слишком изменился, все слишком изменилось.

— Да, я уже знаю. Но я помогу тебе.

Среди странного живого молчания мы вошли в Башню, после долгого пути, о котором не стоит рассказывать.

Мы приблизились к центральной колонне. К гнездам, расположенным кругом, в которых находилось девять мечей.

— Три из них ненастоящие, — сказал Хоннор. Я кивнул,

и мы поместили три настоящих меча в остававшиеся гнезда.

— Это значит, что Дома должны пасть, — подумал он снова.

— В них просто исчезнет необходимость.

Он кивнул, соглашаясь.

— Я должен провести ритуал.

Я поймал его мысленную улыбку.

— Ты можешь получить почти вечную жизнь с этим ритуалом, выпить жизнь из меня и целого Города.

— Могу, — согласился я.

— Удачи, Хранитель, — сказал он спокойно, и ушел. Я остался в Башне совершенно один. Ее шпиль тянулся к Алмазной звезде в самой середине небес. Эта звезда отражала свет солнца, когда оно проходило по небу над Городом. Но солнца мир не видел слишком долго, заклятья скрыли его вечной тенью. То, что прежде сжигало, но теперь уже нет. Все вернулось давным-давно к порядку вещей — за границами наших заклятий. Я смогу снять не все. Солнце вернется в мир, но будет бледной тенью того, что могло быть. Того, что должно быть. Зато это позволит остаться в живых тем, кто еще жив. В этот мир никогда не вернутся все краски. Но он больше не будет умирать, и для мира, забывшего, что значит цвет, он будет ярким. Я сделаю так, чтобы все произошло не сразу, чтобы яркость нарастала со временем, постепенно, хотя уже завтра здесь увидят первый бледный рассвет. Я коснулся всех мечей, произнес слова, бывшие девизами Домов, повторял их снова и снова, в резонансе с дрожью земли и небес, пока их мощь не окутала Башню как сияющий кокон, пока она не загудела от их туго натянутых струн, за которые осталось лишь дернуть. Или коснуться их с нежностью, чтобы они запели. Чтобы рассыпались части Домов, чьи шпили устремляли заклятия ввысь, чтобы пошатнулась, теряя алмазы, сама Башня. Я успел еще посмеяться, что поменял Дом Хрусталя на Дом Алмаза, а затем утратила свою мощь и Башня, и растворился я сам — возвращая заемную силу тому, кому она принадлежала, без остатка и сожаления.

Я растворился, и моя жизнь прекратилась. Но не полностью. Я стал призраком, одним из тех, кого мы видели в Пустошах. Люди этого мира, по крайней мере, его правители, обрели не только долгую жизнь камня, сами наши души стали чем-то более тяжелым и плотным, и мы все еще оставались в этом мире, кто знает, на какой еще безумный срок. Очень надолго. И вот ирония судьбы — я знал, что нас легионы. Но мы никогда не видим друг друга, мы можем увидеть лишь нечто более плотное, чем мы сами. Морион — черный хрусталь — камень, позволяющий говорить с умершими. Но теперь мы можем говорить только с живыми. Ободрять их, нашептывать в снах, подсказывать что-то, оставаясь невидимыми и незамеченными. Они не догадываются, когда я нахожусь рядом, и принимают мои слова за свои мысли. Прошли столетия. Бледные рассветы неуклонно становятся ярче. Город разрастается, их теперь много, этих городов. Жизнь распространяется все дальше и дальше. Она становится короче, но полней и энергичней, в ней столько всего, о чем мы могли только грезить. Хоннор тоже давно ушел в страну теней, и уверен, он умеет ободрить их еще лучше, поднимая боевой дух, внушая задор и волю к жизни. Где-то, я знаю, бродит и Оливин, шепча им всем нечто совсем иное, смущая, разливая яд ненависти и болезненной обиды, страха, заставляющего отнимать чужое, чтобы спасаться в одиночестве. Но лучшие сны людям, я знаю, навевает Фаенна. Я никогда не вижу ее саму, но замечаю отражение ее света в блеске их глаз, в их улыбках, в их поступках, и я знаю, что она рядом. И надеюсь, она тоже читает мои послания в их мыслях, и узнает то многое, о чем мы так и не заговорили. И едва ли хоть один из нас сожалеет о том, что мы сделали.

19.1.2012