Город у моста (Репортажи из Англии)
Шрифт:
Семимиллионный Лондон по площади вдвое превышает Нью-Йорк и почти втрое Токио, хотя по населению уступает сейчас обоим этим городам. Причем характерной чертой его застройки является не только разбросанность, но и аморфность. Лондон не знает ни радиально-кольцевой планировки Парижа, ни линейной планировки Нью-Йорка. При этом хаотичность его отличается от хаотичности Токио. Это город-созвездие, образовавшийся в результате срастания множества отдельных населенных пунктов, которые так полностью и не слились воедино. Это город-архипелаг, каждая составная часть которого во многом живет самостоятельной жизнью, оставаясь островом среди островов.
Если Париж впечатляет размахом градостроительного замысла, гармонией архитектурных ансамблей, то Лондон можно назвать красивым городом лишь в том смысле, в каком может быть красивым лицо старика на портрете Рембрандта. Печать времени, лежащая на памятниках прошлого, - вот чем волнуют камни британской столицы.
Выразительна и торжественна черно-белая графика старых лондонских фасадов. Они словно отретушированы извечным противоборством копоти и дождя. Десятилетиями дым бесчисленных каминов темнил эти камни, а дождевая вода, где могла, смывала с них сажу. Так само время, словно кисть художника, усилило рельефность архитектурных деталей, прочертив каждое углубление и выбелив каждый выступ.
О Лондоне изданы бесчисленные путеводители, где перечисляются его достопримечательности, анализируются особенности творческого почерка таких его зодчих, как Кристофер Рэн, Джон Наш, Иниго Джонс. Но история британской столицы не знает градостроителя, который внес бы в ее облик какие-то кардинальные перемены.
Во все века Лондон знал лишь одного главного архитектора - Время. Может быть, терпимость к старине и составляет его своеобразную прелесть. Лондон во многом олицетворяет такую черту английского характера, как нежелание отказываться от чего-то принятого, устоявшегося, от привычных удобств и даже неудобств ради скоротечных веяний моды.
Лондон вырос и возмужал еще в век конных экипажей и не пожелал подвергаться хирургическим операциям с приходом века автомашин. Сохраняя в своем облике напластования многих эпох, город на Темзе местами напоминает тесную квартиру, через меру заставленную антикварной мебелью.
Знакомясь с Лондоном, нужно перво-наперво отбросить привычное представление о столичном городе как об упорядоченном наборе архитектурных достопримечательностей. Неприязнь к перепланировкам тоже относится здесь к числу традиций.
В 1666 году Лондон пережил Большой пожар. Сгорело 13200 домов, 87 церквей. Исторический центр города - нынешний лондонский Сити - был превращен в огромное пепелище. Стихийное бедствие открывало редкую возможность перепланировать и отстроить столицу заново.
Как раз незадолго до пожара архитектор Кристофер Рэн побывал в Париже, познакомился с веерной планировкой его улиц, любовался регулярной разбивкой Версальского парка. Буквально за считанные дни Рэн создал смелый, логически обоснованный план генеральной реконструкции сгоревшего города. На месте средневекового лабиринта узких, запутанных улиц он прочертил прямые магистрали, радиально расходящиеся от пяти площадей. Причалы, склады, верфи, товарные биржи предлагалось вынести за пределы городских стен. Все это должно было придать Лондону черты удобного, современного по тем временам города. Однако владельцы земельных участков столь ревностно защищали право отстраиваться на старых фундаментах, что улицы Сити доныне остались такими же узкими и запутанными, как до пожара.
Порой думаешь, что деревьям в Лондоне живется просторнее, чем домам. Причем именно то священное право частной собственности, которое помешало Рэну осуществить свой замысел, пожалуй, в одном-единственном случае пошло лондонцам на пользу.
В самом центре необозримой британской столицы обширным зеленым пятном площадью в 400 гектаров протянулась цепочка королевских парков: Гайд-парк, Грин-парк, Сэнт Джеймс-парк. Более четырех столетий территория нынешнего Гайд-парка принадлежала Вестминстерскому аббатству. Монахи занимались рыбной ловлей на озере, а луга использовали для выпаса овец. Когда Генрих VIII порвал с римской католической церковью и объявил монастырские владения конфискованными, Гайд-парк стал королевским охотничьим угодьем. Благодаря тому, что двор развлекался там соколиной и псовой охотой, посреди столичного города сохранился в неприкосновенности огромный зеленый массив, который оказался благом для грядущих поколений лондонцев.
Вскоре после того, как Карл I был обезглавлен и Англия на несколько лет стала республикой, правительство Кромвеля решило продать королевские парки в частную собственность. В 1652 году Гайд-парк был продан с аукциона тремя частями. Владелец одной из них - богатый судостроитель - тут же ввел входную плату с каждого пешехода, всадника или экипажа. Это, разумеется, вызвало большое недовольство лондонцев. Поэтому, как только монархия была восстановлена, одним из первых актов парламента после восшествия Карла II на престол была отмена сделки о продаже Гайд-парка, а также платы за вход в него.
Большинство зеленых массивов, которыми по праву славится Лондон, это не регулярные, а пейзажные парки, где можно бродить по лужайкам, загорать, играть в мяч - словом, чувствовать себя словно среди привольной сельской природы. Как и в хаотичности лондонской застройки, здесь отражено присущее англичанам представление, что дома в городе должны расти как деревья в лесу. Стало быть, роль градостроителя не должна превышать роли садовника в английском парке. Подправлять, улучшать, облагораживать то, что сложилось само собой, но не навязывать природе свои собственные, чуждые ей замыслы.
Вместе с тем Лондон представляет собой город-созвездие, город-архипелаг не только из-за традиционной неприязни к перепланировкам. В этом проявляется одна из наиболее характерных черт британской столицы: высокая мера социальной разобщенности, классовой сегрегации. Семимиллионный гигант поражает отъединенностью своих составных частей, каждая из которых подобна изолированному острову. Речь идет не просто о контрастах бедности и богатства (есть немало городов, где они обозначены куда резче), а о четких, почти осязаемых социальных перегородках, расчленяющих Лондон. По обе стороны от таких барьеров, как и во времена, описанные Бернардом Шоу в "Пигмалионе", лондонцы не только говорят на разных языках - они физически разные люди.
Ленину часто вспоминались здесь слова британского премьера Дизраэли: "Две нации!" Да, он все вмещает, этот огромный город, но ничего не совмещает. Раздельной жизнью живут в нем несхожие века и противоборствующие классы.
Только в Лондоне можно полностью оценить реализм Чарльза Диккенса, даже тех его страниц, которые порой кажутся зарубежному читателю сентиментальными. Немногие из современников писателя отваживались, как он, посещать трущобы Ист-энда, где в ту пору насчитывалось 300 тысяч голодающих, 30 тысяч бездомных, свыше 50 тысяч прозябали в описанных им работных домах.