Город заклинателей дождя
Шрифт:
Наконец все четверо уселись в карету, и Гумбольдт велел кучеру отправляться.
Но не проехали они и двух кварталов, как Шарлотта взорвалась:
– Почему ты позволяешь так обращаться с собой, дядя?
– закричала она, кусая побелевшие от гнева губы.
– Эти надутые индюки выставили нас перед всем миром лжецами! Дорого бы я дала, чтобы видеть их в суде по обвинению в клевете!
– Ты напрасно кипятишься, - проговорил ученый, невозмутимо разворачивая газету.
– Это именно то, на что я рассчитывал. Ты ведь знаешь: хорошо смеется тот, кто смеется последним.
– Не
– Шарлотта все еще не могла успокоиться.
– Интересно, зачем тебе все это понадобилось?
Гумбольдт улыбнулся.
– Смотри на это как на маленький урок. Я хотел показать вам, что ждет всякого, кто слишком долго дышит книжной пылью в библиотеках, вместо того чтобы выйти на улицу и столкнуться с реальной жизнью. Такие люди часто не в состоянии отличить золотой самородок от латунной пуговицы.
– Теперь нас ославят на всю Германию как мошенников и проходимцев, - фыркнула Шарлотта.
– Ошибаешься, - возразил Гумбольдт.
– Давай дождемся свежих выпусков газет. Я уверен, что репортеры преподнесут это событие совсем иначе, чем рассчитывают господа из ученого совета.
– А если нет?
– Тогда мы приложим некоторые усилия, чтобы их переубедить.
– А что случилось с вашим голосом под самый конец?
– спросил Оскар.
– Он звучал, словно с горы Синай!
– Тебе понравился мой маленький трюк?
– Эти раскаты до сих пор отдаются у меня в ушах.
Гумбольдт распахнул плащ и расстегнул верхнюю пуговицу своего сюртука. На его груди Оскар увидел маленький серый ящичек, от которого множество разных проводов тянулись к вещице размером с запонку, прикрепленной к углу воротника.
– Что это?
– Лингафон, - посмеиваясь, ответил Гумбольдт.
– Но не совсем. Я его немного переделал и оборудовал усилителем голоса. Мне ужасно не терпелось испытать его в большом зале с хорошей акустикой.
Ученый заговорщически подмигнул Оскару.
– Вы оба ведете себя как малые дети, - снова вспыхнула Шарлотта.
– К тому же ты, дядя, далеко не все объяснил. У меня вообще сложилось впечатление, что ты со своим докладом буквально добивался, чтобы нам не поверили. Зачем тебе это?
– Ты совершенно права, - ухмыльнулся Гумбольдт, продолжая возиться со своим аппаратом.
– Но ведь это же… это просто несерьезно!
Ее лицо разгорелось от возмущения.
– Скандал был заранее запланирован. Он, можно сказать, неотъемлемая часть моего доклада, - проговорил Гумбольдт.
– Я слишком давно знаком с этими господами и хорошо знаю, как себя с ними вести. Они, если угодно, почти что члены моей семьи.
– Но зачем?..
– Во-первых, чтобы вы оба поняли, что официальная наука всегда находится во власти тех, кому принадлежит власть. Такие вещи особенно остро чувствуются во всяких там академиях и высших научных советах. Речь там идет вовсе не об истине и познании, хотя многие об этом даже не подозревают, а о власти. Кто пользуется властью, тот и решает, что истинно, а что нет. Со времен Галилея мало что изменилось, и я не удивлюсь, если вдруг снова будет признано, что Земля имеет форму диска… Научные теории имеют способность окостеневать. Тем более, что их изо всех сил поддерживают те, кто их же и создал. И если кому-нибудь приходит в голову нечто новое, он должен не только сформулировать свеженькую теорию, но и быть готовым к жестокой борьбе со сторонниками старого. Наука - это ведь не только добыча новых знаний, но, к тому же, еще и политика, вернее, одна из ее форм.
Он улыбнулся и пожал плечами.
– А во-вторых?
– спросила Шарлотта.
Гумбольдт мягко накрыл своей ладонью руку Элизы.
– Сегодня я распрощался с университетом и порвал все связи с академической наукой. Отныне я становлюсь научным консультантом в области необычных проектов. И как всякий человек свободной профессии, я нуждаюсь в рекламе.
– В рекламе?
– Оскар удивленно взглянул на своего старшего друга.
Гумбольдт кивнул на газету, лежавшую у него на коленях.
– Завтра все крупные газеты и журналы напишут о нас. Наши имена будут упоминаться в разговорах самых разных людей. По-моему, лучшей рекламы и желать нельзя, правда? Между прочим, сегодня мы заполучили нашего первого клиента.
Оскар приподнял брови.
– Вы имеете в виду того мужчину, с которым беседовали перед музеем?
Гумбольдт кивнул.
– Совершенно верно. Он живо заинтересовался расчетами конструкции пилотируемого летательного аппарата. И готов за это неплохо заплатить. Его зовут граф Фердинанд фон Цеппелин.
Некоторое время они ехали молча, слушая монотонный перестук копыт. Гумбольдт, казалось, с головой погрузился в свою газету. Оскар обдумывал слова ученого, которые показались ему полными глубокого смысла.
Голос Шарлотты вывел его из задумчивости.
– Оскар!
– Да?
– Могу я тебя кое о чем спросить?
– Конечно.
– Где ты был в ту ночь, когда я обнаружила тебя в лаборатории избитым и в грязи с головы до ног? Ты обещал когда-нибудь рассказать об этом.
– В самом деле обещал?
– Оскар с сомнением покосился на девушку.
Шарлотта утвердительно кивнула.
– Я… как бы это сказать… навещал старых друзей.
– А что с тобой случилось?
– Случайно наткнулся на человека, которому задолжал. Небольшую сумму. Его зовут Берингер. Он был не один и решил вместе с приятелями показать мне, что бывает с теми, кто решил покончить с прежней жизнью.
– Юноша неожиданно умолк, а потом добавил: - Нельзя вот так взять и все оставить позади. Не получается. Иногда прошлое снова тебя догоняет.
– Не удивительно, - грустно сказала Шарлотта.
– Ведь оно - часть тебя, и ты всегда будешь его ощущать как собственную руку или ногу.
– Боюсь, ты права. Но мне придется еще раз вернуться туда. Там остались друзья, которые заботились обо мне. Кроме того, я должен уладить свои дела с Берингером. Он получит свои деньги и забудет мое имя.
– Но ты ведь будешь осторожен? Обещай мне!
– Обещаю.
– Он опустил глаза и тут же вспомнил то, о чем давно собирался спросить Гумбольдта.
– Господин Гумбольдт!
Ученый оторвался от газеты.
– В тот день, когда вы оказались на Краусникштрассе… ну, когда я вас обокрал… это действительно была случайность, или что-то другое?