Город Желтой Черепахи
Шрифт:
— Гипнотизирует крыльями… Так вот почему на них такой странный рисунок… А летать он не может?
Шун хихикнула.
Итсу покачал головой.
— К счастью, ни один цилинь не умеет летать.
— Да откуда вообще эта дрянь здесь взялась, неужели тоже из Лабиринта?
— Говорят, Лабиринт не только меняет облик людей, но некоторых из них превращает в цилиней и бифэней, — сказала Шун, помогая Эхуаню подняться на ноги.
— Людей — в таких чудовищ?! Не может быть!
— Так говорят. Кто проверит, правда ли это? Раньше, до того как гора Черепахи стала Лабиринтом, этих тварей здесь не водилось.
— И
— Чего же бояться? Наверно, многие даже мечтают о таком превращении. Из жалкого человечка стать Льюно-сие — Сжигающим взглядом, или Зрящей Плотью — Ночным Ужасом. Это ли не исполнение мечты о всепобеждающем бессмертии?
— Тс-с! Не называй имен! — шепотом попросил Итсу.
— Зло притягательно, а торжествующее, безнаказанное зло привлекательно вдвойне.
Я прикрыл глаза. Неужели это возможно? Неужели Лабиринт, Утешитель печальных, Исцелитель горюющих — это одновременно Истребитель людей и Прародитель чудовищ? Горе мне, горе! Прав был Александр Виллер — горе и радость неразделимы, грусть и печаль — родные сестры, сиамские близнецы и друг без друга не живут!
Разве мог я предположить, что среди десяти молящих о спасении их разрывающихся от горя сердец, среди сотни пришедших с тем, чтобы я отер слезы их печали, найдется один, который потребует убить в себе жалость, и другой, которому не нужен стыд, и третий, для которого совесть стала непосильным грузом. А они найдутся. Мы не можем радоваться жизни, скажут они, помоги нам! И я не смогу отказать, потому что если можно лечить одних от памяти, от печали по родным и близким, от горя, то почему бы не освободить других от осложняющего жизнь стыда, милосердия, от совести?
«Убить человека можно разными способами, но ты придумал самый изуверский. Отрава у тебя упакована в столь красивую обертку, что отказаться от нее будет трудно даже знающим, как она ядовита» — так сказал Сашка Виллер, и ни наша старинная, еще со студенческой скамьи, дружба, ни перспективы получения высокого оклада и ведомственной жилплощади не заставили его дать согласие на разработку моей темы. Ведь я не предлагал ему заниматься сигма-блоками, а просил только разобраться в проблеме П-волновой модуляции. Как же мог он предвидеть, что из всего этого вырастет Лабиринт?..
— Дигуан! Дигуан, очнись, пора в путь!
Я открыл глаза. Сумрачный лес шумел над моей головой. Еле различимая тропинка терялась среди мшистых холмов, ее перегораживал отвратительный труп цилиня Гуая, бывшего некогда человеком. Веерообразные крылышки за его спиной были раскрыты и напоминали листы бумаги, испещренные диковинными формулами. Теми самыми формулами, которые я, мучаясь от бессонницы и одиночества, выводил в глухой тишине своей холостяцкой квартиры.
Несмотря на мрачные пророчества Итсу, ночь прошла спокойно. Мне, правда, еще не доводилось спать на деревьях, и выспался я скверно, однако был благодарен судьбе за то, что избежал встречи с ночными цилинями, которые, по уверениям моих спутников, были наиболее опасными и практически неуязвимыми для нашего оружия.
Лес изменился: вместо мшистых прогалин нам все чаще попадались светлые поляны, поросшие густой темно-зеленой травой. К середине дня стали встречаться и фруктовые деревья, казавшиеся кустиками рядом с гигантскими
Утоляя голод малиновыми бананами, я чувствовал себя почти счастливым. У меня были товарищи, я видел пути достижения ближайшей цели, и если бы не воспоминания о Се… Боже мой, конечно же, она меня не любила, и все же… Ведь если разобраться, из-за бдительной опеки полоумной женщины эта девушка видела в своей жизни разве что шуанов и шапу, нормальных людей до меня она, может, и не встречала… И потом, не столь уж важно, как назвать ее чувство, — главное, что она была мне нужна… Впрочем, думать о ней было бесполезно, скорее всего она сдержала обещание и отправилась в Лабиринт, что сделало бесполезными мои дальнейшие поиски.
Я постарался прогнать печальные мысли, однако стоило мне запретить себе думать о Се, как из глубины моей памяти всплыло имя: Александр Виллер. Кто он такой и какое отношение имеет ко мне, я вспомнить не мог, и это особенно мучило. Казалось, вчера, при виде цилиня Гуая, что-то в моем мозгу сдвинулось, шторка забвения, прикрывающая прошлую жизнь, на мгновение отдернулась, и я увидел все, что мне было нужно, чтобы ответить на вопросы, кто я, как мое настоящее имя, кем я был раньше и как здесь очутился, — но только казалось. Так бывает во сне: борьба, погоня позади, и ты уже зажал в руках вожделенный предмет, он твой, но стоит открыть глаза — и вместе с забытьем исчезает добыча, и опустевшую душу щемит от тоски по несбывшемуся. На миг я действительно вспомнил все, что было со мной в настоящей, той жизни, осознал себя прежним, и тут же все пропало — осталось лишь странно знакомое имя, занозой засевшее в мозгу.
Задумавшись, я очищал очередной банан, как вдруг внимание мое привлек уродливый нарост на стволе фруктового дерева. Было в его форме что-то несуразное, и я почти не удивился, когда он стал медленно отделяться от ствола. Движения его были настолько плавными и неспешными, что я опомнился, только когда вслед за красно-коричневой суставчатой лапой, по всей длине покрытой загнутыми шипами, из-за листвы на уровне моего лица высунулась безобразная костистая морда с прозрачными, похожими на теннисные шарики глазами, в глубине которых тлели красные угольки.
От ужаса волосы у меня на голове встали дыбом, я издал душераздирающий вопль и отпрянул от дерева. Чудовище тотчас выбросило лапу вперед, и она, со свистом рассекая воздух, едва не полоснула меня по лицу. Я издал повторный вопль, попятился, зацепился за что-то ногой и, упав, на четвереньках засеменил прочь от жуткого монстра.
Несколько мгновений было тихо, я оглянулся в надежде, что весь этот кошмар мне только привиделся, но тут листва затрепетала, раздалась, и на полянку выпрыгнуло странное существо, напоминающее огромного богомола. Передвигалось оно на согнутых в коленях ногах, опираясь на закрученный в спираль хвост и прижав к груди, словно сложенные в несколько раз, лапы, которые оканчивались торчащими вперед изогнутыми зазубренными косами.