Город
Шрифт:
В воздухе повисла тишина и молчание. Павел смотрел на человека, и человек смотрел на Павла. Музыкант не видел его, но он его видел отчётливо. Неизвестный резко вознёс руку над головой, поднимая ружьё остриём кверху.
— В атаку! — Вырвалось из уст силуэта, тут же срываемого с места.
Паша выдохнул.
Двигаться дальше ему было тяжело, Борис совсем уже обнаглел, почти полностью повиснув на нём. Но то, что он замедлил ход, позволило ему прислушаться. Отовсюду доносились крики людей, страдающих и познающих вкус мести. Те, что спрыгнули с Многонога, уже начали крушить Город. Те, что ещё остались, держали оборону — направляли машину прямо по направлению Генератору. Стражники на крышах отстали, а точнее, им пришлось встретиться
Павел слышал не только плач людей, выстрелы и звуки борьбы, но также и уже знакомый ему, да и каждому жителю Города, солдатский марш. Это последние силы Капитана были отозваны к площади, собраны там в одну маленькую, но серьёзную армию. Они шагали на месте, ожидая команды. Команды Капитана, а значит и он должен быть где-то рядом.
Музыкант взглянул в небо — всюду вздымались вихри дыма, Город захватил огонь.
Павел вместе с Борисом вынырнул из переулков на главную дорогу, чтобы почётче определить ситуацию, и тут же попал в реку из людей, течение которой вело его к центру Города. Его раненый напарник был отброшен в сторону, точно также схвачен в человеческую давку. Люди шли к площади, надеясь найти спасение от безумства у власти, у власти, которая это безумство и породила, шли туда, где их ждала только смерть. Они прижимались друг к другу так плотно, что человек мог отпустить ноги и его всё равно бы относило людским течением.
Павел попытался вынырнуть из толпы, лавиной сносящей его к Генератору, но ничего не вышло. Паб, в котором он совсем недавно работал, был объят пламенем. Хозяин Паба взобрался на крышу и заживо горел на ней, не в силах вступить в самое чрево огня, пробиваясь к краю, дабы спрыгнуть вниз. И за свою пугливость он поплатился мучительной смертью. От Паба языки пламени, раздуваемые ветром, перепрыгнули на остовы других зданий, часть из которых уже горела. Те также занялись огнём. Город пылал всем своим величием и всей своей мощью. Раздался дикий скрежет, Павел глянул вперёд — это Многоног врезался в Генератор. На спине железной псины не было ни одного человека, зато было много крови. Генератор рявкнул надрывно, внутри него что-то закружилось волчком, пытаясь удержать темп работы — это было паровое ядро, но ничего не вышло. После стольких лет работы он уснул. Сам Генератор накренился и застыл, медленно-медленно охлаждаясь, вбирая отданное Городу тепло обратно в себя. Из борделя выбегали девушки всех возрастов и всех одеяний, большинство из них, не добегая до толпы, падали в снег — они были почти голые, в одних чулках, и не могли выжить. Среди них был Вероника, та самая, что когда-то первой встретила Павла и указала ему путь. Её тело безжизненно свалилось в рядом стоящий сугроб. Несколько здоровых мужиков уже занялись ею, пока она ещё не успела остыть.
Павел не мог сопротивляться течению и не мог идти против толпы, но он мог двигаться в бок. Так он и сделал, медленно, но верно, он шёл, всё ближе и ближе приближаясь к краю дороги. Ему нужно было туда. Это было необходимо.
Генератор протяжно затрещал — из его верхушки вырвалось огромное облако пепла, всё то, что накопилось в нём за столькие годы работы. Пепел смешался со снегом, снежинки стали чёрными. Дома горели, люди в них сгорали заживо, целые кварталы рушились под напором неумолимого огня. Доктор из пятого больничного пункта выбегал вместе с больными из Белого квартала, также охваченного пламенем. Горели столовые, охотничьи бараки, мастерские и здания инженеров, горело здание глав. департамента и горела администрация.
Освобождённые заключённые не спасали Город, они безудержно крушили его, мстя не только Капитану и власти, но и всем людям, всем, кто попадётся им под руку.
Фёдор Абросимов говорил, что Паша может изменить судьбу — и он менял её прямо сейчас. И от осознания этого ему было так страшно, такой страх засел у него в горле и коленных чашечках, что аж до блевоты.
Толпа, будто самая настоящая река, прибилась к берегу, вытекала к площади.
Там, не щадя ни себя, ни своих противников, уже схлестнулись две стороны. Люди в чёрной форме с дубинками и ружьями и повстанцы, разодетые во что попало и вооружённые тем, что сумели добыть. Две стороны с неистовой силой терзали друг друга, сокращая общую численность. Во главе стражников стоял Капитан, окружённый прихвостнями и целой гвардией хорошо оснащённых солдат. На стороне революционеров не стояло никого — Павел вынырнул туда, взобрался на обломок, который свалился с одного из горящий зданий, и запрыгнул на лестницу, приваренную к Многоногу. На спине железного пса было скользко, но он удержался, закричал:
— Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков, — взял свою скрипку в руки и…
Машина покачнулась, одна из его опор была серьёзна подбита. Это стрелки Капитана по его команде палили по Многоногу, дабы свалить его и убить Павла. У них это получилось, машина качнулась ещё сильнее, что-то треснуло у неё в правой задней ноге, но музыкант в последний момент успел прыгнуть к Генератору. Он зацепился за одну из выпирающих труб, но они были всё ещё ужасно горячие, а потому он сорвался со стены и полетел вниз. Рухнул Павел в толпу, а потому поранился не сильно — его заботливо подхватили, узнав в нём своего.
Капитан же в свою очередь терпел поражение. Эта атака по деморализации противника, путём устранения их главного оружия, либо Скрипача, либо Многонога, дорого им обошлась. Огневой залп, который не был в очередной раз выпущен по повстанцам, позволил им вынырнуть из своих укрытий и включить борьбу свои орудия. Обе стороны одновременно перезарядились и обе стороны начали нести чудовищные потери. И всё же, чёрные отступали. Павел взглянул на свой инструмент — скрипка была сломана. Он, как и многие другие, взобрался на Многонога, чтобы было удобнее наблюдать за битвой. Но когда он это сделал, наблюдать в целом было уже не за чем. Чёрные проиграли. Город был объят пламенем, сверху донизу пронизан раскалёнными языками, повстанцы громили всё, что ещё не успело сгореть.
Люди в семьях заливались плачем, люди без семей плакали ещё сильней.
Вдруг в объятия Павла врезалась она, Мария.
— Ты жива?! — Воскликнул он.
— Ты жив?! — Она его переиграла. — Выглядишь ужасно худым, не говоря уж о твоём лице! — Её губы были синими, ужасно дрожали, трескались на ветру, на ней было одежды чуть больше, чем просто чулки, но всё равно это её не спасало. Она вперила в него свои раскалённые холодом губы, а он ей ответил пламенной любовью. Индиговая Лилия переплелась с Пунцовой Розой. — Прости меня за всё, за то, что врала, за то, что…
— Прощаю, — он не выдержал столь долгой паузы между поцелуями и вновь прильнул к ней, к её нервно вздымающейся груди, к её чувственному дыханию. — Тебе нельзя здесь долго оставаться, ты замёрзнешь насмерть, пошли со мной, на площадь, там вокруг везде горят здания.
Он взял её за руку, они спрыгнули с Многонога и пошли на площадь.
Павел снова нырнул в толпу, на этот раз смог быстро добраться до главного места сражения, туда, где лежал труп Капитана. Рука Марии не переставала покидать его руку. Музыкант подошёл, наклонился к трупу, снял с него кепи, грубо лежащую на его лице и понял — это был самозванец.
— Чёрт, — выругался Музыкант. Капитан с самого начала знал, что Город обречён и обречены все его жители, он где-то спрятался.
Что-то очень тяжёлое надвигалось с Севера, оттуда, где когда-то располагался Тринадцатый сектор, оттуда, где погибли все исследовательские группы и все её члены.
— Мария, — обратился он к ней, взяв её обеими руками за плечи и заглянув глубоко в глаза. — Это всё из-за меня, я всё устроил, и я должен это остановить. Любой ценой, пока ещё не поздно.
Город горел, достиг своего пика — разрушалось всё то, что они строили, поддерживали и охраняли годами. Всё рушилось, все достижения человечества угасали, словно песок, уходящий сквозь пальцы.