Город
Шрифт:
Лампа освещает клеенку в сине-белую клетку, фарфоровую чашку с чаем, выплывающую из темноты пыль. И Мика. Ростом он невысок, худой, и лицо у него по разные стороны носа неодинаковое. Мик носит шелковые чулки мышиного цвета, короткие штаны и бархатную черную курточку. Вместо пуговиц на курточке две позеленевшие монетки, сушеный орех, обкатанный морем кусок дерева и куриный бог.
Мик сидит у окна, глядя, как стремительно и почти одновременно зажигаются, а затем долго и поодиночке гаснут окна. Он представляет усталых людей,
Мик тоже не одинок. Над его палаткой, прячущейся в пыльной полутьме чердака, висит овальная картина в медной раме. А в картине живет девочка в старинном платье и с белым платком на голове.
Когда Мик во сне попадает в плохое место или к плохим людям, тут же появляется она. Девочка берет Мика за руку – и стремительным рывком они поднимаются вверх: к смятому одеялу, огоньку свечи и уютной темноте чердака, где пахнет птицами. Они просыпаются, еще держась за руки. Мик ставит кофейник на огонь. Дети сидят до рассвета, болтая и вслушиваясь в ночь.
***
В серый город у моря я приехал по поручению пароходной компании. Задачей моей было осмотреть порт, ознакомиться с достопримечательностями и написать отчет. Все это я сделал за пару дней, а на третий день…
Утром я распахнул окно, за которым были серая морось, мокрые крыши и шум моря. Поставил кофе на плиту, ушел в душ.
А когда вернулся, турка была пуста. Только гуща на дне. И плита выключена.
На мгновение меня охватило зыбкое чувство сомнения в себе и окружающей действительности.
– Забыл, – неуверенно подумал я, но тут же увидел на столе клочок тетрадного листа в клеточку. На нем лежала ракушка и две старинные монетки: очень маленькие, тонкие и позеленевшие.
На листке корявыми печатными буквами написано: «Спасибо за кофе. Ракушка волшебная». Конец надписи неудержимо загибался вверх – признак хорошего настроения.
Кто-то в хорошем настроении купил мой кофе. За волшебную ракушку и две монетки.
Я проверил дверь (закрыто), выглянул в окно (третий этаж, ни канатов, ни приставных лестниц), заглянул под стол (пора прибраться).
Взялся за монетки. Они были почти одинаковые, только одна истерлась побольше. Рисунков и надписей было почти не различить. На одной стороне вроде бы птица, на другой – то ли цифра 7, то ли 3. Семь чего? Три чего? Я такие монеты первый раз в жизни видел.
Волшебная ракушка была на вид самая обыкновенная, только сильно пахла морем, как будто ее только что выловили. Я послушал ее, понюхал и загадал ей желание, но ничего не случилось.
В легком ошеломлении я позавтракал и рассеянно перечитал отчет. Ничего, можно отправлять. Собрал отпечатанные листы в большой конверт и сунул в карман пиджака.
Подумав, написал на тетрадном листке: «Ты переплатил». Листок я оставил мокнуть на подоконнике, а сверху положил одну монетку.
Натянул шляпу, пальто, и вышел.
В городе опять моросило. Сквозь серебристые капли радужно светило маленькое солнце. Каштаны на бульваре были мокрые и ярко-зеленые.
На почте посетителей не было. В тишине, неожиданной после шума дождя, тикали часы. По стеклу дверей и окон стекали капли, а внутри было сухо и светло.
– Мне нужно отправить это в Гамбург, в пароходную компанию, – протягиваю конверт.
Девушка за стеклом вздыхает, – Сейчас непогода. Последний почтовый самолет как раз вернулся в город. Не смог пробиться через облачный фронт.
– А кораблем?
Она смотрит на меня, как на дурачка.
– Я издалека, – объясняю я, – У нас моря нет.
– Кораблем тем более не получится.
– Ясно, – говорю я, хотя ничего мне не ясно. Что за облачный фронт и что за шторм? Над городом все было спокойно.
– Когда погода наладится?
Она пожимает плечами, – Когда-нибудь. Возьмите марки.
Я расплачиваюсь, наклеиваю марки на конверт – одна с белоснежным самолетом на голубом небе, другая с портретом бородатого улыбающегося человека.
Придется задержаться в Городе. Мне нельзя уезжать, пока в Гамбурге не одобрят написанное.
Дождь тем временем усилился. Капли тяжелели на глазах, падали быстрее и чаще, сливаясь в сплошной прозрачно-серый поток. Из-за стекла слышен был приглушенный шум воды. И правда, может, шторм.
– Скоро трамвай проедет, – говорит из-за стойки девушка, – Доберетесь.
– Спасибо, – киваю я, не отрываясь от окна. В непрерывном сером потоке, распарывая его, движется резкий черный силуэт прохожего. Одинокий, он упорно идет вперед, выставив перед собой зонт.
Я думаю о кофе, о старых монетках. Шуршит и перестукивает дождь, еле слышно журчит вода в водоотводных трубах. Вроде бы что-то звенит тихонько, и дребезжит где-то вдалеке.
– Подъезжает, – говорит девушка.
– Ага, – соглашаюсь я.
Трамвай показывается: смутный красно-белый прямоугольник за сотнями струй. Я говорю «до свиданья», распахиваю дверь и бросаюсь под дождь.
Отчаянный рывок, веселый плеск луж под ногами – и вот я, насквозь мокрый, внутри.
В трамвае уютно светят желтые плафоны и никого нет. Я пробираюсь на заднюю площадку и сажусь у окна. Позвякивая и дребезжа, мы трогаемся с места и, покачиваясь на поворотах, едем сквозь город и дождь.
Сквозь стекло видно только струи воды и размытые силуэты домов. И когда дождь кончается, я оказываюсь в незнакомых местах.
Дома здесь маленькие, темные и усохшие от времени. Перед домами – палисадники с умирающими от старости вязами и тополями. Трамвай дребезжит, вкатываясь на мост, и в окно я вижу море. В просвете между домами по сторонам канала, медленно и бесконечно выливающегося в серый океан. Как на краю света.