Городская фэнтези 2010
Шрифт:
На экране — дамочка с книгой в руках.
— Он отвел второй удар, направленный ему в бок, и, привстав, рубанул по спине скакавшего с левой стороны немца. Его окружили. Рослый конь грудью ударился о бок его коня, чуть не сшиб с ног, и близко, в упор, увидел Иванков страшную муть чужого лица…
Он вздрогнул. Где-то далеко крутнулась, скрежеща шестернями, старая карусель. Не может быть, подумал он. При чем тут Шолохов? При чем казак Иванков, Крючков, черт, дьявол, Первая мировая?!
Это же был я!
— С левой стороны над ним вырос драгун, и блекло в глазах метнулся
— Переключи на фильм, — сказала жена.
Она сидела на диване, и Барсик дрых у нее на коленях.
— Там реклама, — ответил он. — Я пока пощелкаю.
— Ну так найди что-нибудь интересное. Не эту же мымру слушать.
— Мне интересно, — огрызнулся он.
Он врал. Интерес исчез. На смену интересу пришло возбуждение.
— У нас есть Шолохов?
— Есть, — зевнула жена. — От папы осталось. Вон, зелененький…
Он ухватил все четыре тома «Тихого Дона» и удрал в соседнюю комнату. Отыскать нужный отрывок с ходу не получилось. Он воообще никогда не читал Шолохова, если не считать рассказа «Нахаленок», который в детстве ему прочел вслух отец. Когда в школе проходили «Поднятую целину», он крутился мелким бесом, наговорив кучу ерунды про становление колхозов и раскулачивание. Анна Макаровна сжалилась, поставила трояк.
Боже, как давно это было!
Книга внезапно увлекла его. Когда жена легла спать, он сел на кухне, заварил чаю и продолжил поиски. Отрывок про Иванкова нашелся в конце первой книги. Дальше он нашел еще один знакомый фрагмент: про сотню, лежавшую в засаде за плетнями левады. В его воспоминаниях — хотя какие, к черту, воспоминания! — и тексте книги имелись мелкие расхождения, но этим можно было пренебречь. Черные слова на белой бумаге. Они не рождали в душе отклика. Он читал, пытаясь восстановить кровавую муть, ярость, бешеную скачку, тяжесть шашки в руке; голое, очищенное от мельчайших примесей рефлексии действие, которое захватывало, сводило его с ума на карусели…
Ничего.
Даже эха и того не было.
Ну и что, подумал он. Пусть Шолохов. Пушкин, Кукушкин, Мамин-Сибиряк. Какая разница, если у меня есть карусель?
…он с азартом, с прикряком рубил и рубил. Сбросил чекмень, потерял шапку, вот сабля его с силой ударила в чужое железо, сломалась, а кобыленка под ним зашаталась, осела и рухнула. Укрывшись за деревом, он мигом припал на левое колено и крепко упер в землю древко пики, прикрученной к правой руке выше локтя, а стальным острием ее и зорким глазом караулил врага, как зверолов медведя. Пред ним темной метелицей клубились пыль и дым, мимо него, гремя доспехами, скакали всадники. Звяк, топот, хряст, выстрелы — и пика поймала вынырнувшую из пыльной завесы чью-то грудь. Он разом к чужому коню, разом в седло, и куда-то понес его испугавшийся конь. Ружейные выстрелы, пушки гремят, крики, ругань, команда…
Взрыв он услышал еще у тира.
Даже не взрыв — хлопок. Неприятный, резкий. И почти сразу — зарево за деревьями.
Карусель горела. Корчились в пламени лошади. Упал набок, обугливаясь, лев. Держался до последнего «Восток-2». Казалось, аттракцион вертится, обрадованный новыми, потрясающими гирляндами лампочек. Что-то щелкнуло; «Увезу тебя я в тундру, — грянул оркестр и захлебнулся рычанием. — В тундр-р-р-у-у-у…» — треск огня заглушил остаточный хрип, словно вздох умирающего.
Тетка-билетерша стояла поодаль с круглыми глазами, прижав ладони ко рту. По теткиному лицу он понял, что та все знает — нет, знала заранее, возможно, даже получила деньги за молчание и за то, что не станет спешить с вызовом пожарной команды.
Прижавшись спиной к молодому дубу, на пожар смотрела Герда.
— Это ты! — закричал он, срывая горло. — Это все ты! Зачем…
И шагнул вперед, сжимая кулаки.
Его обступили с двух сторон. Мягко, мощно взяли за плечи, свели локти за спиной. Он забился пойманной рыбой, ничего так не желая, как достать, дотянуться до этой холеной стервы, силой заставить вернуть все обратно, переиграть, восстановить…
— Не трогайте его. — Герда сама пошла ему навстречу. — Не могу больше, — сказала она, подойдя вплотную — Не могу. Нельзя так.
— Ты…
— Ты понимаешь? Нельзя.
— Зачем… — повторил он, уже не ожидая ответа. Он знал ответ.
— Это неправда, понимаешь. Дом, семья, дети… Этого нет. Обман, кролик в шляпе фокусника. Есть бизнес, конкуренты, клыки на горле. А семьи нет. Сладкая ложь. Ты привыкаешь и потом уже не в силах обойтись без головокружения. Три гривны за жетон. Дармовщина. Думаешь, мне легко было решиться?
За ее спиной горела карусель.
Ой, Лена-Леночка, такая вот игра, Какой был прикуп, но карта бита! Ой, Лена-Леночка, бандитская жена, Жена бандита, жена бандита…
Он вылетел на балкон, еще не понимая, что делает.
Стеклянные двери парикмахерской. Черный «Шевроле». Шансон на всю улицу. И жлоб в шортах. Прогуливается, косит налитым глазом по окнам. Ага, увидел.
Оживился.
Жаркий выдался сентябрь, невпопад подумал он. Год назад про шорты и думать забыли. Я вот… Смутившись, он сообразил, что стоит в одних трусах, считай, голый. Ниже пояса его скрывают перила балкона, обшитые вагонкой. Зато грудь, покрытая редким, седеющим волосом, живот, который давно пора бы сбросить… О чем я думаю, ужаснулся он.
Жлоб показал ему палец — тот самый, заветный.
Отвернувшись, притворяясь, что ничего не заметил, он увидел, что в соседней комнате на подоконнике сидит Алешка.
С балкона хорошо было видно окно детской. Расплющив нос о стекло, сын вглядывался в «Шевроле», словно желал высмотреть в чреве машины кого-то очень знакомого. Жирного, подумал он. Если тайком заглянуть сыну в глаза, там отразится не «Шевроле», орущий благим матом, а жирный одноклассник с ухмылкой на круглом потном лице.