Городская фэнтези 2010
Шрифт:
Епифаньеву тоже повезло — посмертно. Он стал считаться образцом благотворителя. В его жизнеописании в сборнике «Именитые граждане», пару лет назад поступившем в библиотеку, ни слова нет о «семени антихристовом». И о разоренном князе Алатырском — тоже. Отчасти чтобы не затенять светлый образ промышленника, отчасти потому, что дворян, особливо титулованных, чтут нынче с еще большим трепетом, чем двести лет назад.
Поэтому о князе предпочли забыть.
Но, как выяснилось, не все.
В последующие дни я не видела Кутырина. Была моя очередь дежурить в отделе периодики. Там нет постоянного работника — никто
А по возвращении в родной отдел Петрова сказала мне:
— У этого Кутейкина…
— Кутырина.
— Тем лучше. У него, похоже, серьезные намерения.
— Ты про его книгу?
— Я про тебя. Он про книгу-то ни словом не обмолвился и по каталогам не шастал. Беседы мы с ним вели исключительно о тебе.
— Окстись, Нина. Это не смешно.
Раньше в библиотеку и впрямь заглядывали товарищи из разряда, в наших древних книгах именуемого «хлебоясть», — в поисках жены, «чтоб она меня содержала», со святой простотой говаривали они. Почему-то они были уверены, что стоит им ступить в пределы нашего бабьего царства, как на них бросятся ошалевшие от счастья соискательницы. К таковым предъявлялись, о чем сообщалось с порога, строгие правила — кормилица должна быть молода, красива, здорова, желательно блондинка, желательно девственница и ни в коем случае не иноверка-инородка. Над женихами издевались еще более жестоко, чем над охотниками за наследством Ивана Грозного. Но экономический кризис развеял идею поальфонсировать в библиотечных угодьях даже в самых задрипанных мужичках. А Кутырин к таковым никогда не принадлежал.
— Нет, правда. Он все о тебе расспрашивал. И откуда ты, и есть ли у тебя родственники, и сколько тебе лет… И знаешь, не у меня одной. Мне Охримчук из отдела кадров сказала.
— И ты, значит, всю мою подноготную и выдала.
— Нет, что ты! — вид у нее был смущенный, привирала, наверное. — Понимаешь, я вдруг сообразила, что толком не знаю о тебе ничего! Вот уж сколько лет мы с тобой работаем — пятнадцать, кажется…
— Больше.
— Видишь, больше пятнадцати — а не знаю. Ты вроде не по распределению сюда приехала.
— Нет. Просто жилплощадь поменяла.
— Ну, хоть не совсем память отшибло. И в отпуск ты никуда не ездишь, стало быть, родственников у тебя нет…
— В живых — нет. По крайней мере, я не слышала, чтоб кто-то остался.
Тема требовала выражения сочувствия. А сочувствие — трата душевных сил и времени. В наше время и то и другое расходовать нерационально, и Петрова предпочла свернуть разговор, удалившись к любимой «четверке», заброшенной за время моего изгнания. Я осталась за стойкой, перебирая карточки.
Серьезные намерения, как же! Только не матримониальные. В затененной стеклянной створке шкафа я видела то, на что избегала смотреть, — свое отражение. «Такие неуловимые, как бы нарочито стертые безглазые лица часто встречаются у людей Поволжья — под скучной невыразительной маской эти люди…»
Прервем цитату. Главное, что этот облик несопоставим с именем.
Когда пришел Кутырин, я сразу же сказала ему:
— Нехорошо, Александр Игоревич, расспрашивать о возрасте женщины. Не по-джентльменски.
Тон был легок, но он смутился. Даже, кажется, испугался. Что, в самом деле считал, что мне не передадут?
— Да я ничего дурного не имел в виду, Василиса Георгиевна…
Я поморщилась.
— Я думал, вы местная. Так хорошо знаете здешнюю историю, в подробностях. А вы, оказывется, тоже…
— Да, я приезжая. Но живу здесь давно.
— А говорят, Алтай — край сказочно красивый.
— Наверное. Не помню. Уехала и застряла здесь.
Не зря он крутился в отделе кадров.
— Почему?
— Потому что здесь много снега. Кстати, о сказочных красотах. Я почитала, что пишут о ваших огненных змеях. По-моему, все эти побасенки — просто выражение здравого народного смысла: чрезмерная скорбь по умершим губительна для здоровья. Но, конечно, авторы научных трудов таким простым объяснением не удовлетворяются. Они считают огненных змеев воплощением и символом мужского начала. Не случайно они женского пола не бывают, в отличие от всяческой другой нечисти.
— Вот уж от кого, а от вас примитивного феминизма не ожидал…
— Во-первых, не от меня, а от мифографов наших. А во-вторых, почему именно мне сие не позволено? Личиком не вышла?
— Ну, зачем же так?
— А я не обижаюсь. Знаю, что на Василису Прекрасную никак не тяну. Разве что на ту, что так и осталась лягушкой. К вопросу о специфике славянской мифологии: сюжет бродячий, но у всех народов заколдованная героиня в облике эстетическом пребывает, птицы чаще всего, лебедя — вот и Пушкин эту традицию усвоил. А в русской сказке она лягушка. Почему?
— По контрасту. Прекрасная царевна — и нечто скользкое, мокрое и холодное.
— Лирика! Ответ неверный. Русский фольклор, в отличие от европейского, дошел до нас в весьма архаичной форме. Лягушка, жаба, змея — первообраз божества-творца. Мать сущего, поднявшася из мировых вод.
— Потому что она — существо земноводное?
— Потому что яйцекладущее. Почему смерть Кощея заключена в яйце? Спросите у Василисы — лягушки или жабы.
— Вы хорошо, однако, изучили эту сказку.
— Потому что имя «Василиса» — насмешка надо мной, и пришлось научиться стильно и со вкусом отбрехиваться.
— Вы поэтому моих огненных змеев приняли близко к сердцу? Чувствуете их своими родственниками?
— Ох, опять я отвлеклась… Вы продвинулись в своих изысканиях, по библиотеке Алатырских?
— Не очень. Теперь я понял, почему никто не любит работать с картотекой. Этого списка нет в Сети? Я бы смотрел его по Интернету и не мешал вам.
— Конечно, это было бы удобнее… но каталога рода Алатырских в Сети пока нет. У нас огромное книжное собрание, а техникой нас оснастили всего лишь пять годков назад. Поэтому в первую очередь в Сеть забивают списки, которые пользуются наибольшим спросом. Чтобы как-то разгрестись, понадобится немало десятилетий… Так что полное представление о фонде дает лишь бумажная картотека. Ее почти сто лет вели — что вы хотите? И сейчас ведут.