Городские легенды (авторский сборник)
Шрифт:
— Так мы с ним в одном сумасшедшем доме были, — отозвалась Флора. — Разве я тебе не сказала?
— Нет, не сказали.
Флора пожала плечами:
— Давно это было. Помяни мое слово, вот доживешь до моих лет и тебе будет казаться, что все было давным-давно.
Гарриет хотела спросить, за что же туда попала сама Флора, но у нее не хватило духу. Да и в конце концов, так ли уж ей необходимо это знать? К тому же есть еще один вопрос, не задать который она просто не может. Она плотнее запахнулась в одеяло, запах которого давно перестал ее беспокоить, — ее била дрожь,
— А что будет теперь? — отважилась она.
— Я не вполне понимаю твой вопрос, — ответила Флора, но хитрая усмешка, притаившаяся в ее глазах, яснее ясного говорила, что все она прекрасно поняла.
— Со мной что теперь будет? — гнула свое Гарриет.
— Ах, с тобой, — отозвалась Флора. Бросила нежный взгляд на страшилище в дверях. — Фрэнк хочет иметь семью.
Гарриет покачала головой.
— Нет, — прошептала она, еле слыша саму себя. — Ни за что.
— А тебя, дорогуша, никто и спрашивать не будет. Не похоже, чтобы кто-то бросился тебя спасать, по крайней мере не в такую погоду. Да, собственно, даже если и потеряет тебя кто-нибудь, где искать-то будет? В этом городе люди каждый день пропадают. Печально, но ничего не поделаешь, в тяжкие времена живем, и по заслугам.
Гарриет по-прежнему качала головой.
— Подумай хотя бы раз в жизни о ком-нибудь, кроме себя, — продолжала старуха. — Я таких, как ты, навидалась. Того гляди, лопнете от самодовольства; можно подумать, весь мир вокруг вас вертится. Все-то у вас гости, танцы, театры, клубы, кабаре, а о тех, кому не так повезло в жизни, и не вспоминаете. Убудет от тебя, что ли, если ты подаришь немного любви и нежности бедному одинокому чудовищу?
«Наверное, я сошла с ума, — подумала Гарриет. — И мне все мерещится: и это чудище, и эта старуха, хладнокровная, как маньяк. Не может этого быть на самом деле».
— По-твоему, он сам в восторге от своей внешности? — продолжала допрашивать ее Флора.
Ее голос зазвенел, и монстр тут же забеспокоился, как пес, который ощетинивается, когда его хозяин злится.
— Все это не имеет ко мне никакого отношения, — заявила Гарриет и сама поразилась, что еще может защищаться. — Я не такая, как ты думаешь, и то, что случилось с этим... с Фрэнком, случилось не из-за меня.
— Ошибаешься, имеет, — ответила старуха. — Забота, семья, самопожертвование, совестливость и настоящее непреходящее чувство — все это имеет самое непосредственное отношение к его истории.
— Силой любовь ни из кого не выжмешь, — спорила Гарриет.
Флора вздохнула:
— В том-то и дело, что во времена, подобные на шим, сила — единственный способ. Общество тяжело больно, дитя мое; твой отказ признать истину столько же результат, сколько и причина этой болезни.
— Сама ты больная! — завопила Гарриет.
Она кинулась к входным дверям, молясь про себя, чтобы они оказались незапертыми. Монстр был далеко, да и двигался, по счастью, слишком медленно. Старуха стояла ближе и сразу кинулась к ней, но ужас придал Гарриет сил, и она буквально отшвырнула ее с дороги. Скорее, скорее прочь из этого дома, на улицу, туда, где метель.
Первый же порыв вьюги едва не запихнул ее внутрь, но она удержалась, налегла на сопротивляющуюся дверь и оказалась-таки на улице. Снежные вихри налетали со всех сторон, подгоняемые сумасшедшим, капризным ветром, так что Гарриет скоро потеряла всякое представление о том, куда она идет, но остановиться боялась. Ничего не видя из-за снега, борясь с ветром, она упорно лезла через сугробы, одержимая одним желанием — уйти как можно дальше от проклятого дома.
«О Господи, — подумала она в какой-то миг, — там же моя сумка осталась. А в ней паспорт. У них есть мой адрес. Они найдут меня дома или на работе, когда им заблагорассудится».
Но думать было некогда, борьба с ветром и снегом отнимала все силы. Гарриет и сама не могла бы сказать, как долго она брела через метель. Может быть, всего час, а может, и целую ночь. Ее трясло от холода и страха, когда она в очередной раз споткнулась, упала и поняла, что больше уже не встанет.
Она лежала на земле, а восхитительное ощущение тепла разливалось по всему ее телу. И тут она поняла: не надо сопротивляться. Лучше просто закрыть глаза и уплыть в то темное, теплое, которое давно манит ее к себе. Она перекатилась на бок и уставилась в белое небо. Снег немедленно залепил ей все лицо. Она подняла руку и провела окоченевшей ладонью ото лба к подбородку.
Она была готова признать свое поражение. Готова сдаться, потому что нельзя ведь сделать больше, чем ты можешь, а у нее уже не осталось сил. Она...
Вдруг кто-то высокий шагнул из метели и остановился рядом с ней, заслонив собой небо. Снег скрывал его лицо, так что Гарриет различала лишь контур, темный силуэт на фоне белизны.
«Нет, — взмолилась она. — Только не назад. Я лучше здесь умру».
Человек присел рядом с ней на корточки, и Гарриет еще нашла в себе силы замолотить по нему окоченевшими кулачками.
— Тише, тише, — сказал кто-то добродушно, легко отводя ее слабые удары. — Давай-ка мы тебя отсюда вытащим.
Руки Гарриет опустились. Это был не монстр, а полицейский. Значит, она каким-то чудом все-таки выбралась из Катакомб.
— Как ты здесь оказалась? — снова раздался голос.
«Чудовище, — хотела сказать она. — Ужасное страшилище. Оно напало на меня». Но с ее замороженных губ сорвалось только:
— Он... апал...
— Сначала отвезем тебя туда, где потеплее, — решил полицейский, — а потом уже разберемся с человеком, который тебя обидел.
Следующие несколько часов прошли как в тумане. Ее привезли в больницу, отогрели, долго проверяли, не отморозила ли она себе что-нибудь. Потом какой-то детектив долго разговаривал с ней, терпеливо составляя из ее путаных, сбивчивых фраз подробное описание того, что с ней случилось, и только потом ее наконец оставили в покое.
Когда она ненадолго выплыла из охватившей ее дремоты, ей показалось, что в ногах ее кровати стоят двое полицейских. Она не была уверена, что видит их на самом деле, скорее все это походило на финальную сцену какого-нибудь романа Агаты Кристи, где автор сообщает некие подробности, без которых разгадать тайну преступления невозможно.