Городские легенды (авторский сборник)
Шрифт:
Зато я знаю, что, сойди я с тропы хотя бы на шаг, окажусь по колено в грязи.
Я вижу тусклый свет, он далеко, и тропа идет совсем в другую сторону. Меня так и тянет к нему, он будто зовет меня, обещая гостеприимство, как всегда бывает с любым источником света в темноте, но мне не хочется рисковать и соваться туда, где грязь глубже и бочажины стоячей воды серебрятся в бледном свете звезд.
Кругом грязь и камыши, тростники, рогоз да осока, а я хочу домой, в свою постель, но никак не могу проснуться. Пахнет странно, то ли гнилью, то ли водой застоявшейся. Что-то ужасное непрерывно
Вдруг что-то зашуршало в зарослях рогоза и камышей в нескольких шагах от меня. Сердце готово выскочить у меня из груди от страха, но я подхожу поближе и вижу, что это всего лишь птица запуталась в силках.
«Тише», — говорю я ей и делаю еще шаг.
Стоило мне прикоснуться к сети, как птица точно обезумела. Начала долбить клювом мои пальцы, но когда я заговорила мягким, ласковым тоном, понемногу успокоилась. Сеть вся в узлах и петлях, и я работаю медленно, потому что не хочу сделать больно птице.
— Оставила бы ты его, как есть, — слышу я голос, оборачиваюсь и вижу старуху, которая стоит на тропе позади меня. Откуда она взялась, не знаю. Каждый раз, когда я вытаскиваю из грязи ногу, раздается противный чавкающий звук, но она подошла совсем неслышно.
Она похожа на сморщенную старую каргу, которую Джилли нарисовала для Джорди, когда у того приключился бзик и он начал собирать мелодии для скрипки со словом «ведьма» в названии: «Ведьма в печи», «Старая ведьма, ты меня убила», «Ведьма с деньгами», и бог знает сколько еще.
Так вот она в точности как на том рисунке, сморщенная, старая, согнутая в дугу и... высохшая. Как хворост, как страницы старой книги. Будто она все убывала и убывала с годами. Волосы редели, тело худело. Зато глаза такие живые, что глянешь в них и голова закружится.
— Зря ты ему помогаешь, себе только хуже сделаешь, — добавляет она.
Я отвечаю, что не могу его бросить. Она долго глядит на меня, потом пожимает плечами.
— Так тому и быть, — говорит.
Я жду еще немного, но ей, кажется, нечего больше сказать, и я возвращаюсь к птице. Удивительное дело, сеть, которая раньше казалась безнадежной головоломкой узлов и петель, теперь распутывается сама, стоит мне прикоснуться к ней. Я осторожно обхватываю птицу ладонями и тяну на себя. Высвобождаю и подбрасываю в воздух. Она, каркая, описывает круги у меня над головой, один, второй, третий. Потом улетает прочь.
— Здесь небезопасно, — говорит старушка.
А я про нее и забыла. Я возвращаюсь на тропу, мои ноги измазаны вонючей болотной жижей.
— Почему? — спрашиваю я.
— Когда Луна еще ходила в небе, вот тогда здесь все было спокойно, — отвечает она. — Темным тварям не нравился ее свет, они прямо из кожи выпрыгивали, торопились убраться куда подальше, когда она выходила на небо. Теперь-то им нечего бояться, они ведь ее обманули, в ловушку заманили, да-да, вот потому-то всем здесь небезопасно стало. И тебе, и мне. Так что пойдем-ка лучше отсюда.
— Заманили в ловушку? — эхом повторяю я. — Луну?
Она кивает.
— Где?
Она указывает рукой на далекий свет над болотами, который я заметила раньше.
— Вон там они ее утопили, под Черной Корягой, — говорит она. — Я тебе покажу.
Она хватает меня за руку и, не дав опомниться, тащит за собой через камыши и осоку, только грязь чавкает под моими босыми ногами, но это ее, кажется, нисколько не беспокоит. На берегу какого-то открытого водоема мы наконец останавливаемся.
— Теперь смотри, — говорит она.
Вытаскивает что-то из кармана передника и бросает в воду. Этот предмет, то ли обломок чего-то, то ли галька, то ли что еще входит в воду без всплеска, не оставив даже ряби на поверхности. Озерцо тут же начинает мерцать, и в неверном дрожащем свете вырисовывается картина.
Сначала кажется, что мы летим и видим болота с высоты целиком, потом взгляд выхватывает край большого стоячего пруда, посреди которого торчит огромная мертвая ива. И сама не знаю, как я все это разглядела, ведь свет такой тусклый, а грязь на берегу совсем черная. Она почти поглощает бледное призрачное свечение, которое испускает вода.
— Тонет, — говорит старуха. — Луна тонет.
Я вглядываюсь в очертания, которые проступили сквозь поверхность, и вижу в воде женщину. Ее волосы распущены, они колышутся вокруг ее лица, словно корни водяной лилии. Огромный камень придавливает ее тело, так что она видна только от груди вверх. Плечи у нее слегка покатые, шея тонкая, с лебединым изгибом, только не такая длинная. Ее лицо спокойно, как во сне, но ведь она под водой, и я знаю, что она мертвая.
Она похожа на меня.
Я поворачиваюсь к старухе, но не успеваю сказать и слова, как вокруг все оживает. Тени отделяются от деревьев, поднимаются из болотных бочагов, расплывчатые пятна темноты превращаются в тела с головами, руками, ногами и бледными, горящими угрозой глазами. Старуха тянет меня за собой на тропинку.
— Просыпайся скорее! — кричит она.
И щиплет меня за руку — сильно, с вывертом. Я чувствую боль. И тут же сажусь в своей постели.
— А синяк у тебя остался? — спросила Джилли.
Софи покачала головой и улыбнулась. На Джилли в этом смысле всегда можно положиться. Кто еще, кроме нее, станет искать чудо в любой ситуации?
— Нет конечно, — ответила она. — Ведь это был просто сон.
— Но...
— Подожди, — перебила ее Софи. — Еще не все.
Вдруг что-то прыгает на стену между ними, девушки вздрагивают, но тут же понимают, что это всего лишь кот.
— Глупый котище, — говорит Софи, когда зверь подходит к ней и тычется лбом в ее руку. Она гладит его.
Следующей ночью я стою возле окна и смотрю на улицу, как вдруг у меня за спиной раздается какой-то шорох. Я поворачиваюсь и обнаруживаю, что я уже не у себя дома. Передо мной старый амбар, груда соломы у стены напротив. Зажженный фонарь покачивается под потолком, в воздухе приятно пахнет пылью, кто-то — корова или, может быть, лошадь вздыхает в дальнем стойле.