Городские легенды (авторский сборник)
Шрифт:
— Если не хочешь, можешь не ходить, — сказала Джилли, — но она будет рада с тобой познакомиться.
— Еще бы.
Джилли пожала плечами. Когда она начала убирать со стола, Энни ее остановила.
— Пожалуйста, — сказала она, — дай я.
Джилли подхватила с кровати свой блокнот и вернулась на подоконник, а Энни принялась мыть посуду. Начатый утром портрет был почти закончен, когда девушка подошла и присела на краешек раскладной кровати.
— Та картина на мольберте, — начала она. — Это твоя новая работа?
Джилли кивнула.
— Она совсем не такая, как остальные.
— Я работаю с группой художников, которые называют себя
— И эта картина там тоже будет? — спросила Энни.
— Да, и еще две, которые я сейчас рисую.
— А как называется эта?
— "Я больше не умею смеяться".
Энни сложила ладони поверх своего огромного живота.
— Я тоже, — сказала она.
«Я больше не умею смеяться», Джилли Копперкорн. Масло, аппликация. Студия «Йор-стрит», Ньюфорд, 1991.
На полотне изображена женская фигура в полный рост, она стоит, привалившись к стене здания в классической позе проститутки, поджидающей клиента. На ней туфли на высоком каблуке, мини-юбка, обтягивающий топ и короткая куртка, крохотная сумочка на длинном тонком ремешке свисает с плеча на бедро. Руки засунуты в карманы куртки. У женщины усталое лицо, а отсутствующий взгляд наркоманки сводит на нет все ее попытки придать себе соблазнительный вид.
У ее ног к полотну приклеен презерватив, обработанный для твердости гипсом.
Женщине на картине тринадцать лет.
Я начала убегать из дома с десяти лет. В то лето, когда мне исполнилось одиннадцать, я добралась до Ньюфорда и прожила на его улицах целых шесть месяцев. Ела, что удавалось найти в контейнерах за «МакДоналдсом» и другими ресторанами на Уильямсон-стрит, — кстати, жратва там нормальная. Просто засохшая, оттого, что долго валялась под обогревательными лампами.
Все шесть месяцев я не спала ночами, а ходила по улицам. Я боялась спать в темноте, ведь я была еще совсем девчонкой и кто знает, что могло случиться. По крайней мере, когда не спишь, то можно хотя бы спрятаться от любой опасности. Зато днем я отсыпалась где придется: в парках, на задних сиденьях брошенных машин, в любом месте, где меня, как мне казалось, не поймают. Грязной я старалась не ходить: мылась в туалетных комнатах ресторанов и еще в баре при бензоколонке на Йор-стрит, там на насосах работал один парень, которому я понравилась. В дни зарплаты он водил меня обедать в гриль на той же улице.
Тогда же я начала рисовать, и первое время пыталась толкать свою мазню туристам на Пирсе, но картинки были так себе, да и рисовала я карандашом на листах почтовой бумаги, а то и вовсе на страничках, вырванных из старых школьных тетрадок, — понятное дело, на стенку такое не повесишь. Так что попрошайничеством и магазинными кражами у меня получалось зарабатывать куда лучше.
Меня замели, когда я пыталась стащить переносной кассетник в «Кригер стерео», который был там, где сейчас «Джипси рекордз». Теперь он в торговом центре за Катакомбами. Ростом я для своих лет всегда была маловата, поэтому, когда я попыталась убедить копов в том, что я старше, чем кажусь, они мне не поверили. Я предпочитала попасть в колонию для малолеток, чем возвращаться домой к родителям, но ничего не вышло. Бог знает с чего вдруг, но мои родители решили заявить в полицию о том, что я пропала. Их это никогда особенно не беспокоило.
Но домой я так и не попала. Мать не хотела, чтобы я возвращалась, а отец не спорил, так что, наверное, и он тоже не хотел. Сначала я думала, что это здорово, пока не начала мотаться из одной приемной семьи в другую, залетая в промежутках в Дом для своенравных девиц. Обыкновенная тюрьма для малолеток, только название старомодное.
Бывают, наверное, хорошие приемные родители, но я таких не встречала. Моим надо было только одно: чек, а когда они его получали, то обращались со мной как с куском дерьма, пока не приходила тетка из социальной службы проверить, как дела. Вот тогда меня переселяли с матрасика в подвале в детскую. В первый раз я все же пожаловалась тетке на то, что происходит, но она мне не поверила, а после ее ухода приемные родители избили меня до полусмерти. Больше я этой ошибки не повторяла.
Мне было тринадцать, и это была не то четвертая, не то пятая по счету приемная семья, в которой ко мне опять начал приставать отец. Но тут я решила, что с меня этого дерьма хватит. Вмазала старому козлу по яйцам и смоталась в Ньюфорд.
Я стала старше и опытнее. Девчонки, с которыми я говорила в исправительном доме, рассказали, как туда добраться, кому можно доверять, а кто мигом тебя на панель выставит.
Я совсем не собиралась становиться проституткой. Не знаю даже, чем я думала заниматься, когда доберусь до города, — по-моему, у меня тогда в голове вообще ни одной мысли не было. А потом я связалась с этим парнем, Роберт Карсон его звали. Ему было пятнадцать.
Мы познакомились на пляже, где все лето зависала городская молодежь, а потом стали снимать комнату на Грассо-стрит, рядом со школой. Мне тогда и думать о близости с парнем было противно, но мы так крепко сидели на наркоте — кислоту, МДА, кок, гер, все перепробовали, — что я даже не помню, как он меня дрючил.
Один раз у нас кончились деньги, а тут за комнату платить пора, и ни еды, ни дури никакой нет, и мы оба такие обдолбанные, что попрошайничать невмоготу, и тогда Робу пришла в голову блестящая идея: торгануть мной. У меня, конечно, крыша тогда была отъехавши, но не настолько, и мне его задумка не понравилась. Но он нашел где-то одного типа, который дал ему гера, и не успела я оглянуться, как оказалась в машине с мужиком, которого никогда в жизни не видела и который требует, чтобы я ему отсосала, я реву, упираюсь, но после дури соображаю плохо и делаю то, что он велит, а десять минут спустя он выбрасывает меня на углу с сорока долларами в руках, Роб ржет, говорит «мы это сделали», но я встаю на четвереньки прямо на улице и блюю, потому что у меня во рту вкус спермы того мужика.
А Роб думает, что я такая, на фиг, странная:
«Ты пойми, ведь это же легкие деньги», — говорит он мне. Для него, может, и легкие. Мы с ним подрались тогда, и он крепко мне вмазал. И сказал, что если я не пойду опять на улицу и не принесу денег, то будет еще хуже, например, он меня порежет.
Такое уж мое везение. Из всех парней на улице я выбираю такого, которого неожиданно осеняет, что карьера сутенера — его призвание. Три года спустя на него работали уже пятеро девчонок, но меня он уважил: две тысячи на бочку — я их скопила из денег, которые утаивала от него же, — и вали на все четыре стороны.