Городские легенды
Шрифт:
– У тебя что, совсем никого нет? – спросила Джилли.
Девчушка кивнула.
Джилли положила руку ей на плечи и повела к себе в мансарду. Там она дала ей принять душ, пока та мылась, собрала поесть, нашла чистое платье, изо всех сил стараясь, чтобы это не выглядело как покровительство с ее стороны.
Достоинство девушки и без того пострадало, а Джилли знала, что восстановить его почти так же трудно, как невинность. Слишком хорошо знала.
3
«Украденное детство», Софи Этойль. Гравюра на
Девочка в рваном платье стоит перед полуразвалившимся деревенским домом. В руке у нее кукла: палка, на одном конце которой шарик, на другом – юбочка. Девочка растеряна, куклу свою держит неловко, как будто не знает, что с ней делать.
За дверью, в тени, стоит человек, он наблюдает за девочкой.
Мне было года три, когда мой старший брат начал ко мне приставать. Ему, значит, было одиннадцать. Пока родители пили или опохмелялись на кухне, он подходил и трогал меня между ног. Я отбивалась, но тогда я еще не понимала, что то, что он делает, плохо, даже когда он стал заталкивать в меня свой член.
Мне уже исполнилось восемь, когда как-то раз мать вошла в комнату и увидела, как он меня насилует. И что же, ты думаешь, она сделала? Тут же вышла и ждала за дверью, пока брат кончит и мы оба оденемся. Потом, когда брат ушел, она вернулась и начала на меня орать:
– Ах ты маленькая шлюха! Чем это ты с родным братом занимаешься?
Как будто это я была виновата. Как будто я хотела, чтобы он меня насиловал. Как будто в три года, когда он начал ко мне приставать, я понимала, что это значит.
Скорее всего мои другие братья знали, что происходит, и молчали – не хотели нарушать дерьмовый мачистский кодекс чести. Когда об этом узнал отец, он избил брата до полусмерти, но все стало только хуже.
Брат больше ко мне не приставал, но так сверлил меня взглядом, как будто собирался рассчитаться со мной за полученную от отца порку при первом удобном случае. А мать и другие братья, они просто замолкали, едва я входила в комнату, и глядели на меня, как на насекомое какое-то.
Думаю, отец сначала хотел помочь, но в конце концов оказался не лучше матери. Я по его глазам видела: он тоже думал, что это я во всем виновата. Он держал меня на расстоянии, не подходил близко и ни разу не дал мне почувствовать, что я такая же, как все.
Он и заставил меня пойти к психиатру. Я приходила и сидела в его кабинете совсем одна, маленькая такая девчонка в здоровом кожаном кресле. Психиатр наклонялся ко мне через стол, льстиво улыбался, прикидывался понимающим и все пытался меня разговорить, но я ничего ему не рассказала. Я ему не верила. Я уже знала, что мужчинам доверять нельзя. Женщинам тоже, спасибо матери. Она считала, что лучший способ во всем разобраться – это послать меня на исповедь, как будто тот же самый Бог, который сначала позволял брату насиловать меня, теперь возьмет и все исправит, если, конечно, я признаюсь, что сама его соблазнила.
Что же это за детство такое?
4
«Прости меня, Отец, ибо я согрешила. Я позволила брату моему…»
5
Едва ее гостья заворочалась на постели, Джилли отложила свой блокнот. Спустила с подоконника ноги, так что они повисли, пятками ударяясь в стену, носками почти касаясь пола. Убрала непослушную прядку со лба, оставив на виске черное пятно от перепачканных углем пальцев.
Маленькая и хрупкая, с заостренным, как у пикси, личиком и копной темных кудряшек, она выглядела почти такой же юной, как девочка, которая спала в ее постели. Джинсы, кроссовки, темная футболка и персикового цвета рабочий халат, накинутый поверх всего этого, делали ее еще тоньше и моложе. Но ей уже давно перевалило за тридцать, и годы тинейджерства остались далеко позади; Энни она годилась в матери.
– Что ты делаешь? – спросила Энни, садясь на кровати и натягивая на себя простыню.
– Рисую тебя, пока ты спишь. Надеюсь, ты не против.
– Можно посмотреть?
Джилли протянула ей блокнот и наблюдала, как Энни разглядывает рисунок. На пожарной лестнице за ее спиной еще две кошки подошли и уткнулись мордами в банку из-под маргарина рядом с черно-белой. Один был старый бродячий кот, левое ухо разорвано в драках, горы и долины выпирающих ребер покрыты лесом свалявшейся шерсти. Другой – соседский, сверху, вышел на свою ежеутреннюю прогулку.
– Ты сделала меня гораздо красивее, чем я есть на самом деле, – сказала наконец Энни.
Джилли покачала головой:
– Что видела, то и нарисовала.
– Ну да.
Джилли не стала спорить. С разговорами о том, кто чего стоит, можно и подождать.
– Значит, ты этим на жизнь зарабатываешь? – спросила Энни.
– Ну почти. Еще официанткой подрабатываю.
– Все лучше, чем на улице клиентов ловить.
И она вызывающе посмотрела на Джилли, явно ожидая реакции.
Та только плечами пожала.
– Расскажи, – попросила она.
Энни долго молчала. Опустив глаза, она с непроницаемым выражением разглядывала грубоватый набросок, наконец снова встретила взгляд Джилли.
– Я о тебе слышала, – сказала она. – На улице. Похоже, там все тебя знают. Говорят… – Ее голос прервался.
Джилли улыбнулась:
– Что?
– Да так, всякое. – Девочка пожала плечами. – Сама знаешь. Что ты тоже жила на улице, что ты вроде службы помощи в одном лице, только нотации не читаешь. А еще… – она замешкалась, на секунду отвернулась, – что ты ведьма.
Джилли расхохоталась:
– Ведьма?
Такого она о себе еще не слышала.
Энни показала рукой на стену против окна, где сидела Джилли. Картины выстроились вдоль нее неровными шеренгами. Над ними, рама к раме, чтобы сэкономить место, висели другие. Все это были части огромной серии под названием «Горожане», над которой Джилли работала постоянно: реалистические зарисовки из городской жизни, где из-за спин людей, из-за углов зданий и карнизов крыш высовывали любопытные мордочки маленькие обитатели страны, которой нет ни на одной карте. Хобы и феи, крошки эльфы и гоблины.