Городской мальчик
Шрифт:
У той маленькой незнакомки за дверью зала, которая сидела на ступеньках, глядела в сторону и мирно жевала бутерброд, были такие же волосы, как у миссис Горкин, и потому, наверное, при виде ее у Герберта екнуло сердце. Однако более внимательный взгляд убедил его, что и без этого сходства девочка может претендовать на освободившееся место. В голубом крахмальном платье с плиссированной юбкой, в новых, сверкающих лаком туфельках, в красной курточке с серым меховым воротником, в чистейших руках и коленках и в аккуратно уложенных завитках – во всем угадывался ангел, не пискля.
Теперь от Герби требовалось сделать вид, что девочки не существует. Он выглянул в окно и притворился, будто бы внизу, на площадке у девочек, творится нечто небывалое и захватывающее, – что, он еще не придумал, однако хлопнул себя по щеке, покачал головой и как крикнет: «Ух ты! Ничего себе! Во дала!» (К этому времени на воображаемой картине проступили очертания учительницы, бросившейся с крыши и лежащей в крови, с расколотой головой.) Он опрометью бросился по боковому проходу к другим окнам, потом – назад и выбежал за кожаную дверь, разыграв изумление при виде девочки на лестнице. Девочка усердно читала учебник географии, держа его вверх ногами: она досмотрела до самого конца немое представление, а как только увидела, что Герберт бежит к двери, впопыхах схватилась за книжку.
Изобразив на лице удивление такой силы, будто наткнулся на единорога, Герберт обрел хладнокровие и спросил строго:
– Что ты здесь делаешь?
– Кто это интересуется?
– Я – вот кто.
– А ты кто такой?
– Я – это я, – показал Герберт на желтую повязку с тремя звездочками.
– Хм! Помойная команда. – Девочка повернулась к нему спиной, достала из новенькой блестящей жестяной коробки для завтрака яблоко и с напускным равнодушием начала есть, – брови вздернуты, взгляд устремлен навстречу улыбающемуся дню.
– Тебе, наверно, захотелось спуститься со мной в кабинет мистера Гаусса, – процедил Герби.
Мистер Джулиус Гаусс – это был директор, грузный господин с круглой головой. Он появлялся перед детьми лишь на общешкольных собраниях, где заунывно читал псалмы и произносил нескончаемые речи, которые никто не понимал, но в которых вроде бы восхвалялись Джордж Вашингтон, Америка и позорные правила поведения, подходящие разве что маменькиным сынкам. По действию, производимому на детей, директор занимал второе место после страшных сказок, и все учителя это чувство подогревали, а некоторые, пожалуй, разделяли.
– И перестань есть, – добавил Герби, – когда разговариваешь со школьным старостой.
Златовласка опешила и отложила яблоко, но все-таки решила не поддаваться.
– Ты не имеешь права заставлять меня спускаться туда, – заявила она. (Они всегда говорили «спускаться к директору», возможно, по сходству директорского кабинета с преисподней.)
– Я? Не имею права? Так знай, что командир отряда Коммунальных Услуг каждый четверг – сегодня как раз четверг – должен являться к мистеру Гауссу с отчетом. И всякий, кому я прикажу пойти со мной, обязан подчиниться. Попробуй не пойди… нет, попробовать можешь. Только второй раз пробовать не захочется, а так давай, пробуй…
Все сказанное, за исключением должности Герберта, было чистым враньем. Просто он не выучился еще отличать игру своего неуемного воображения от куда более скучной действительности, и если говорил что-нибудь, то свято верил в свои слова.
– Все равно, – сказала девочка, – даже если ты и заставишь меня спуститься туда, ничего он мне не сделает, потому что я летом поеду в его лагерь.
– В лагерь? – Герби допустил промах – выдал свою растерянность. Девочка ехидно хмыкнула:
– Да, умник, в лагерь. А я думала, ты все на свете знаешь. Лагерь «Маниту» в Беркшире. Попробуй только привести к директору того, кто отдыхает с ним летом. Возьмет и выгонит тебя из твоей несчастной Помойной команды.
– Не выгонит.
– А вот и выгонит.
– Не выгонит, – выпалил Герби, – потому что я сам еду в его несчастный лагерь.
Новая выдумка блестела, как фальшивая монета, и это увидела даже маленькая доверчивая девочка.
– Врешь, – не задумываясь, сказала она.
– Сама врешь, – довольно нелепо ответил Герберт, проявив зато врожденный талант спорщика.
– Спорим на десять центов, я поеду в его лагерь, – предложила девочка, угодив в ловушку и переходя к обороне.
– Спорим на доллар, я поеду, – бросил вызов Герберт.
– Спорим на десять долларов, не поедешь.
– Спорим на тысячу долларов, ты не поедешь.
– Спорим на миллион.
– Спорим на миллиард.
Девочка, не в силах сообразить, какой порядок исчислений следует дальше, спросила с презрением:
– А где ты возьмешь миллиард долларов?
– Там же, где ты – миллион.
– Я, если захочу, могу взять миллион у папы, – заявила Златовласка; она чувствовала свою правоту, и ее злило, что приходится все время обороняться. – Мой папа самый знаменитый юрист в Бронксе.
– Подумаешь, а у моего папы самый большой завод льда в Америке. – (Тот управлял маленьким заводиком в Бронксе.)
– Мой папа богаче твоего.
– Моему папе – что твоего папу купить, что эскимо на палочке – без разницы.
– Неправда!
– Да у него на заводе работает юрист, в десять раз знаменитей твоего папы. – Герберт наспех перебрал в памяти разговоры родителей. – У него работает Луис Гласе.
Девочка издала маленький вопль торжества.
– Ха-ха, умник! – воскликнула она, вскакивая на ноги и пританцовывая. – Луис Гласе и есть мой папа.
После такого сокрушительного удара у Герби не хватило выдумки для контрудара. Он вымучил только вялое:
– А вот и нет.
– А вот и да! – сверкнула глазами девочка. – На, если ты такой умный, посмотри фамилию на моих тетрадках: Люсиль Гласе.
Герберт соблаговолил удостоить взглядом протянутую тетрадь, на которой крупным детским почерком было написано: «Люсиль Марджори Гласе, 6 «В-3».
– Так бы и сказала, – смилостивился он. – Раз уж Луис Гласе твой отец, можешь оставаться здесь. Значит ты в шестом «В-3»? А я в седьмом «В-1». Первый в классе.