ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая
Шрифт:
— Оттуда. От штаба нашего полка... Только... верно, уж ни штаба, ни полка теперь нету. Нас окружили и разрезали, то есть... рассредоточили. Я — на мотоцикле, проскочил мимо немцев. Бойцы и командир полка пробираются группами, я две такие группы обогнал.
— У вас есть письменное донесение к нам?
— Есть. Но с момента моего выезда положение ухудшилось. У меня в пути была задержка, в болоте сидел. Вот донесение... Дайте покурить!
— Старший политрук! — крикнул новый комиссар полка Гуляев вдогонку обоим уходящим. — Пусть все окруженцы покамест поступают к вам! А вы — проверьте их вместе с политруком Крамаренко и решайте, кого можно направлять в роты, а кого целесообразно во второй эшелон, на дополнительную проверочку. Всех их берите на особый учет —
Политрук Крамаренко тоже прибыл сюда из Рыбинска головным эшелоном. Рональд приметил его еще в поезде: красивый, веселый, на вид — открытый парень с белозубой улыбкой. Только держался как-то особняком. Арсеньев шепнул Рональду еще в часы посадки:
— Смотри, с этой майской розой... полегче на поворотах!
Только здесь, на позиции, Рональд осмыслил это предостережение. Оказывается, Крамаренко — оперуполномоченный особого отдела!
Оперу отвели где-то за санчастью укромный домик, в соседстве с жильем начальника полкового тыла Курмоярцева и хозяйством ветврача Бугрова. Теперь, до снятия полка с позиции, стало быть, надлежало направлять в этот укромный домик всех, кто уже вырвался или еще вырывается из финского окружения под Кингисеппом и Волосовым, кто добрался до своих или еще мечтает добраться. И будет политрук Крамаренко со старшим политруком Сеньковским придирчиво проверять людей, уже понюхавших пороху, прошедших с боями от самого Выборга. Оба политрука обязаны видеть в этих людях потенциальных шпионов, где-то в лесах и болотах загадочно и лукаво продавших душу дьяволу финской разведки. Как, когда, днем или ночью, втайне от остальных участников группы, от боевых товарищей и друзей, может окруженец продать совесть, родину и судьбу собственной семьи неведомому вербовщику — непостижимо нормальному человеческому уму, но... политруки и оперы обязаны быть бдительными и мыслить широко! Раз ты ОТТУДА и притом — ЖИВОЙ, значит что-то с тобой не так!
Маниакальный бред этой сверхбдительности сделался тогда, в предвоенные и военные годы, основой человеческих отношений в стране, стал государственной политикой, генеральной линией партии, ежедневной повсеместной практикой, доведенной до фанатического абсурда. И этот бред грозил неотвратимой гибелью любому несчастливцу, в чью сторону нацелился бы указующий перст чекистского Вия, как только сонмище особо уполномоченных оперов приподнимало ему железные веки. И тотчас, с тем же лязгом железа, падали за обреченным врата, затворы, щеколды, засовы, задвижки...
Рональд повел старшего политрука Сеньковского в батальон майора Казакова. В сенях штабной землянки они чуть не споткнулись об угол открытого ящика с гранатами РГД-33 в оборонительных чехлах. Обращаться с этой гранатой Рональд учился еще на командирских занятиях преподавательского состава Военной академии, но то были учебные гранаты. Бросать настоящую ему пока не случалось. Лишь в теории он знал, что гранату в чехле допустимо метать обороне, из укрытия. Когда же атакуешь сам — чехол надо сбрасывать, чтобы не поразить себя и своих...
— Товарищ Вальдек, объясните мне, пожалуйста, обращение с ними! — откровенно попросил Сеньковский, когда Рональд развернул промасленную, бумагу и дал партнеру парочку этих РГД-33. Сеньковский и не пытался скрывать свою строевую неподготовленность и отсутствие военного опыта, он, оказывается, сам напросился на передний край, свято веруя в чудотворную способность ленинской-сталинской партии мгновенно преобразовывать своих верных членов в любую ипостась. При данных обстоятельствах — в ее способность превратить соцэкгизовского редактора во фронтового политкомандира, владеющего всеми тактическими приемами, любым оружием и могущего подать солдатской массе пример беззаветного мужества в боях за Родину, за Сталина...
Уже на ходу, отдалившись от штабного блиндажа, Рональд показал спутнику, как граната ставится на боевой взвод, вставил запал и уж хотел опять разрядить этот образчик карманной артиллерии, но Сеньковский предложил тут же и попробовать ее действие. Они отошли от тропы, очутились на краю лесистого овражка, довольно глубокого и, видимо, безлюдного.
— Эй, там, внизу, есть кто-нибудь?
Не получив ответа, Сеньковский неловко, по-бабьи, размахнулся и швырнул гранату в овраг. Через четыре секунды со дна оврага полыхнуло красноватым пламенем, грохнул сильный взрыв, взвизгнули осколки, и... в кустарнике послышался тяжелый топот солдатских сапог, чья-то приглушенная ругань и шелест раздвигаемых на бегу ветвей. Да добро бы слышался привычный российский мат, а то ведь ругань-то показалась гортанной, непривычной, скорее всего чужой! Пока два командира вслушивались в эти быстро отдаляющиеся звуки, незримые беглецы достигли открытого пространства. Темные силуэты трех или четырех человек промелькнули уже вдалеке, где овражек переходил в отлогую лощину, на краю хвойного леса. Рональд успел выхватить из кобуры свой наган и сделать по бегущим два выстрела, вполне бесполезных.
— Неужели мы с вами чужих лазутчиков спугнули? Это что же значит? Куда ни ткни — кругом они? А может, это была группа солдат, пробирающихся к нам из вражеского тыла? Из того полка, что должен был стать и не стал нашим левым соседом? Как вы думаете, товарищ Вальдек?
В сумраке клацнул затвор, раздался крик:
— Стой! Кто здесь стрелял? Говори пропуск!
Рональд вполголоса произнес слово «штык». И в свою очередь потребовал ответа.
— Шимск, — отвечали подошедшие. Это был патруль, высланный майором Казаковым. Патрульные поинтересовались: «Что это взорвалось там, в овраге?»
— Взорвалось, — передразнил их помначштаба Вальдек. — Там немецко-финские пластуны вплотную к вашему расположению подобрались! Мы их оттуда гранатой потревожили и обстреляли, чтобы вы их могли наперехват взять! А вы... не в ту сторону подались! Языка упустили! Он нам сейчас — во как необходим. Теперь ведите нас со старшим политруком к майору. Это вашему второму батальону — новый комиссар! Фурманов ваш, понятно?
Своего «Фурманова» майор, большой знаток людей, принял радушно и благожелательно, однако к рассказу о происшествии в овражке отнесся недоверчиво. Приказ о скрытном отходе выслушал с кислым лицом, покачал седой головой и малопочтительно выразился о штабных умишках... Впрочем, тут же признал, что на такой безнадежной позиции сидел, как на вулкане. Тотчас же собрал командиров рот, удалил солдата-телефониста и приказал начинать отход немедленно, осторожно, тайно, оставляя на позициях небольшие заслоны, мнимые объекты, тлеющие костры и прочие приметы долговременной и стабильной обороны... Старший политрук Сеньковский догнал в темноте помначштаба Вальдека, когда тот пустился в обратный путь.
— Товарищ Вальдек! Хочу вас просить... Я ведь не знаю оружия. Майор обещал немедленно выдать мне револьвер или автомат. Мне не хочется, чтобы... всем сразу бросилась в глаза моя неподготовленность. Я хотел бы, чтобы вы меня проинструктировали, как с теми гранатами. Где вас найти?
— Покамест, верно, в штабе. Можете туда звонить. Вызывайте «Ландыш», спрашивайте товарища Пятого...
— Спасибо вам! Вздремнуть нынче видать, уже не придется? До встречи!
Тем временем и правофланговый Третий батальон Иванова, куда успел сходить сам Полесьев, тоже потихоньку готовился к отступлению. Командир полка ушел на левофланговые позиции комбата-один, Рахманова, где вероятнее всего могла последовать атака или крупная разведка боем.
...В штабной землянке Рональд застал комиссара Гуляева за сочинением патриотического обращения к бойцам и командирам. Да еще вернувшийся из своего рекогносцировочного рейда Илья Захаров, в качестве оперативного дозорного, писал боевое донесение в дивизию. Конный нарочный ожидал пакета. Оба штабиста обменялись новостями: немецкая танковая разведка — километрах в семи-восьми от нашего переднего края, их пешая разведка гуляет по овражкам в нашем ближнем тылу. Эту последнюю новость Захаров успел дописать в донесение и отправил нарочного с пакетом. Притом ни штабист, ни нарочный не ведали в точности, где в данный момент находится штаб. Ориентировочно — Гатчина! А там — пошарить по окраинам!