Горячая тень Афгана
Шрифт:
— Эта ужасная беда, — сказала она, по-мужски пожимая руку и глядя на меня уставшими от слез глазами. — Какое горе! За что бог наказал нас?
Я уже успел утратить навыки беглой испанской речи, потому потратил, как мне показалось, слишком много времени, чтобы понять женщину и объяснить ей, что мне нужно. Ошарашить и закрутить голову няне, как садовнику, не удалось.
— Я должен срочно увезти Клементину в Шереметьево, — говорил я. — Мы сегодня же вылетаем в Таллин. На опознание, понимаете? Девочка должна быть со мной…
Няня
— Я не знаю, — ответила она неуверенно. — Мне не давали такой команды. Клементина не готова к отъезду. Поймите меня правильно, но я должна связаться с Августино.
Я был уверен, что в доме, кроме девочки, няни и «садовника», больше никого нет. Мне не составило бы большого труда затолкнуть женщину в какую-нибудь комнату, связать ей руки и заткнуть рот кляпом. Но я не мог сделать этого по отношению к ней.
У меня не поднималась рука на женщину, которая во многом заменила Клементине мать.
— Конечно, конечно, — кивнул я. — Немедленно звоните Августино, я подожду. А где, кстати, Клементина?
— В правом крыле, в детской комнате.
Она хотела меня проводить, но я остановил ее:
— Не тратьте времени. Идите и звоните! — И пошел по коридору, попутно открывая все двери, которые попадались на моем пути, уперся в торцовую дверь, ведущую в правую башню, свернул в боковое крыло, пересек роскошный зал, оттуда спустился на полэтажа вниз, и когда понял, что начинаю блуждать в незнакомом доме, неожиданно наткнулся на детскую.
У открытого настежь окна стояла розовая колыбель, прикрытая сверху полувоздушной шелковой накидкой. В комнате было прохладно, и я подумал, что ребенка в таких условиях можно запросто простудить, но девочки не было ни за столиком, на котором лежала смятая и изорванная бумага и обломки карандашей, ни у белого стеллажа, на котором всеми цветами радуги пестрели игрушки, и тогда я понял, что она спит. Стараясь ступать неслышно, подошел к колыбели, убрал накидку. Ребенок глубоко спал, и я, забыв о том, что время бежит с бешеной скоростью, минуту рассматривал смуглые щечки, длинные черные ресницы, маленький ротик, точно скопировавший тонкие губы Валери. Девочка была одета и, кроме того, упакована в теплый спальный конверт — это была удача, мне не надо было тратить время на ее одевание. Я осторожно взял ее на руки. Клементина проснулась, внимательно посмотрела на меня и тотчас заснула снова.
Насколько мог быстро, я шел по коридору, прижимая ребенка к груди, переводя взгляд то на нее, то себе под ноги, неслышно проскочил мимо комнаты, откуда доносился голос няни, говорившей с кем-то по телефону, возможно, с Августино, спустился по винтовой лестнице, кивком головы поблагодарил «садовника», услужливо открывшего передо мной дверь, и вышел во двор. Через минуту я уже хлюпал ногами по мокрому лесу, быстро удаляясь от особняка, и очертания
— Ну что, папаша, сбылась мечта идиота? — с горькой иронией встретила меня Анна, принимая ребенка из моих рук и усаживаясь удобнее на заднем сиденье «Жигулей».
Я сел рядом с водителем. Мы ехали молча. Время от времени я оборачивался, глядя, как Анна осторожно поправляет на голове спящей девочки шапочку, рассматривает ее лицо и улыбается своим мыслям.
Я заскочил в ближайший супермаркет, купил там памперсы, набрал сумку детского питания и сложил все в багажник. Ничего, думал я, отгоняя нахлынувший вдруг на меня страх за жизнь ребенка. Все обойдется. Клементина уже взрослая, а Анна умница, каких еще поискать надо. Пусть набирается опыта. Когда-нибудь и она станет матерью.
…Я купил два билета до Рязани в вагоне «СВ» — поезд отходил с минуты на минуту. Клементина проснулась, начала было скандалить, но Анна быстро успокоила ее, дав ей бутылочку с фруктовым соком. Мы стояли у газетного киоска в зале ожидания. Мимо нас плыла толпа. Я всматривался в лица. Нервы были напряжены до предела. Каждая мужская физиономия казалась мне подозрительной. Милиционеры, кидая на нас взгляды, прохаживались по залу из конца в конец.
— Пора на платформу, — сказал я.
Мы вошли в тоннель. Я готовился сказать Анне то, что наверняка шокирует ее.
— Какой у нас вагон? — спросила Анна. У нее устали руки, но я не взял ребенка.
Мы поднялись на платформу, подошли к вагону. Я протянул билеты проводнице. Она долго крутила их в руках, потом оглядела нас с ног до головы. Мне казалось, что Анна сейчас не выдержит и наговорит ей гадостей.
Мы зашли в купе. Анна тотчас положила девочку на диван и принялась ее раздевать. Я поставил пакеты с питанием и памперсами на столик.
— Анна, — сказал я. — В деревню ты поедешь сама.
Она повернула ко мне лицо. Клементина, воспользовавшись ее замешательством, потянулась к пакету и вывалила его содержимое на диван.
— Что значит — сама?
— Я должен еще немного побыть в Москве.
— Но почему?
— Есть важные дела.
— Ты измучил меня своей непредсказуемостью, — голос Анны становился более резким. — Я не могу понять тебя. Кто ты? Чего ты добиваешься?
— Я давно предлагал тебе порвать со мной отношения.
— О чем ты говоришь, Вацура!.. — Она помолчала, пожала плечами, продолжая машинально снимать с девочки кофты и ползунки. — Как я поеду одна? Что скажу бабушке?
— Из Рязани до деревни возьмешь такси. А бабушке скажешь, что ребенка тебе на время дала подружка.
— Бред какой-то, — шептала Анна, качая головой.
Поезд дернулся. Перрон за окном медленно поплыл.
— Я приеду за вами! — крикнул я уже из прохода и, вежливо оттолкнув проводницу, выскочил из вагона.