Горячая точка
Шрифт:
Молчание. Евгений Павлович зло выматерился. Все кончилось. Его надежды на сладкую жизнь развеялись как дым. Воробьев его обманул, словно дешевого фраера. Но если этот ублюдок капитан думает, что можно подставить Семерукова и уйти безнаказанно, а потом, сидя в кабаке и глуша с «телками» водку, посмеиваться, то он ошибается. И эти... благодетели, мать их. Думали, сделают из него козла отпущения? Ну уж нет. Не выйдет.
Семеруков протянул рацию охраннику:
— Настройся на ментовскую волну.
— Зачем? — не понял тот.
Евгений Павлович хлестнул его по лицу:
—
— Хорошо, шеф. — Охранник взял рацию, пощелкал тумблером настройки, отыскал нужный канал. — Пожалуйста, шеф.
Семеруков взял передатчик, помедлил секунду, вдавил клавишу: .
— Кто меня слышит? Кто меня слышит? Ответьте!
— «Пять-ноль один», слышу вас. Кто говорит?
— Это неважно. Слушай внимательно и запоминай: террористы собираются уходить из башни при помощи парашютов. Как понял?
— Понял вас! Террористы будут прыгать с парашютами! Кто говорит?
— Не важно. Слушай дальше. Их двадцать человек, заправляет всем капитан Воробьев. Слышишь меня?
— Слышу отлично!
— За всем этим стоит...
Внезапно со стороны двери послышался странный шипящий звук. Словно выпустили воздух из велосипедного насоса.
Передатчик вывалился из разжавшихся вдруг пальцев Семерукова и шлепнулся на пол. Евгений Павлович, с дырой в виске, завалился головой на спинку переднего сиденья. Анатолий Анатольевич, держа в обеих руках пистолет с глушителем, развернулся всем корпусом к охранникам и нажал на курок еще дважды, уложив обоих наповал.
Водитель обернулся, сообразил, в чем дело, и сунул руку за отворот пальто. А советник уже ловил на мушку его коротко стриженный затылок. Тот понял, что не успеет достать оружие, закричал, и в этот момент девятимиллиметровая пуля разнесла ему голову. Бурые капли повисли на лобовом стекле. Водителя швырнуло на рулевое колесо.
Анатолий Анатольевич торопливо сунул пистолет в руку одному из мертвых охранников, потянулся за рацией.
— Ответьте «пять-ноль первому»! Что у вас происходит? Эй! Вы меня слышите?
Анатолий Анатольевич взял передатчик, нажал клавишу:
— Слышу, «пять-ноль первый». За всем этим стоит Евгений Павлович Семеруков.
— Понял вас! Кто...
Советник отключил рацию, набрал новый код:
— Путник-1? Это я. Все сделано. Мой шеф скоропостижно скончался.
— Хорошо, — ответил Путник. — Теперь бери деньги и уезжай из страны. Искать тебя никто не будет. Мы об этом позаботимся. Но учти, появишься здесь когда-нибудь — умрешь. Понял?
— Понял.
— Все.
В эфире возникли помехи. Анатолий Анатольевич бросил передатчик на землю и наступил на него каблуком. Ударил. Сильнее, еще сильнее, пока плоский черный «пенал» не превратился в обломки.
Затем Анатолий Анатольевич забрался в салон, осторожно, чтобы не запачкаться кровью, достал кейс с деньгами, посмотрел на мертвого Семерукова и прошептал:
— Знаете, Евгений Павлович, какого человека можно назвать ущербным? Неосведомленного идиота.
Советник выпрямился, захлопнул дверцы «Мерседеса» и зашагал по Хованской, через дворы, к ВВЦ. В кармане у него лежал билет на ночной рейс. До Рио. Первым классом, естественно.
20.21. Театральная площадь
Беклемешев еще ни разу в жизни не бывал за кулисами. Честно говоря, его путешествие через театр с трудом можно было охарактеризовать подобным образом. На сцену они так и не попали. Прошли под ней. Наверху топотали, слышались отчаянно громкие голоса, периодически переходящие в крик.
— Спектакль идет, — пояснил человек, к которому приехал Беклемешев.
Федор Владиславович Гуртовой оказался личностью весьма колоритной. На вид ему можно было дать лет шестьдесят пять — семьдесят, хотя на самом деле только перевалило за пятьдесят. Внешне Гуртовой очень напоминал Карла Маркса. Он являлся обладателем шикарной, густой, совершенно седой бороды и такой же шевелюры. Низенький, плотный, бледный, но очень подвижный, Федор Владиславович выкатился к служебному входу, осведомился быстро, с нажимом:
— Беклемешев — вы? Я — Гуртовой. Вы мне звонили. — Майор на память не жаловался. — Пойдемте. Лидия Тимофеевна, это ко мне.
Лидия Тимофеевна, строгая вахтерша неприступного вида, даже рта не успела открыть, а Гуртовой уже тащил Беклемешева вверх по крутой лестнице, приговаривая:
— Она меня любит, а я этим пользуюсь. Удивлены?
— Да нет, собственно, — слегка теряясь от плещущей из Федора Владиславовича энергии, ответил Беклемешев.
— На Маркса похож, да? Представляете, каково мне было с такой внешностью в доме для умалишенных? С ума сойти. Там, кстати, далеко не все умалишенные. Сейчас я вижу гораздо более сумасшедших людей. И все они, как это ни прискорбно, занимают весьма ответственные посты. — Они промчались мимо служебного буфета и оркестровой комнаты. — Тут тише. Спектакль идет.
— Хороший?
— Дрянной. Дрянь тоже бывает талантливой, но в нашем случае фамилия режиссера явно не Станиславский. Чтобы прийти к данному выводу, достаточно посмотреть его убогое варево в течение всего лишь пяти первых минут. Однако сие патриотическое вылизывание чиновничьих задниц собираются снимать, чему все несказанно рады. Дети наконец вздохнут с облегчением.
Прошли под сценой и оказались на следующей лестнице. Скатились вниз.
— Прошу! — Гуртовой гостеприимно распахнул дверь пожарного поста. Моя нора! Окна выходят на Большой театр, и по ночам я беседую с проститутками. Когда не сплю, разумеется. Милейшие женщины, доложу вам, и совершенно не дуры. Встречаются даже весьма начитанные. Недавно вот их компанию пополнила любительница Бодлера. Вам нравится Бодлер?
Беклемешев пожал плечами. Честно говоря, он Бодлера не читал. И в этом, несомненно, был ущербнее той проститутки, о которой говорил Гуртовой.
Пожарный пост оказался длинной и узкой, как кишка, комнатой со старым платяным шкафом, коротким диванчиком, пятью тумбочками и письменным столом. На столе лежала свежая газета, на которой, в свою очередь, покоился кусок ливерной колбасы и хлеб.
— Ужин, — сообщил Гуртовой. — Присоединитесь?
— Нет, спасибо. Я сыт, — ответил Беклемешев, присаживаясь. — Федор Владиславович, у меня к вам несколько серьезных вопросов.