Горячее селение Амбинанитело
Шрифт:
Разумеется, не знаю. Джинаривело рассказывает тихим голосом:
— Некогда, во времена ховов, господство людей этого племени было суровым и жестоким. Многие бежали в леса и оставались там навсегда. Они превращались в лесных жителей, не таких, как мы. Это были не люди, не звери, не духи. Зла они никому не причиняли. У них были жены и дети. Их потомки по сей день блуждают в чаще, ни с кем не роднятся, никогда не покидают зарослей, и они счастливы. Да, счастливы! Однажды, много лет назад, отец Джинаривело увидел в глубине чащи такого человека и подслушал, как он поет. Пение было удивительное, очень звонкое и
Я смотрю на Джинаривело с возрастающим любопытством. С ломаного французского языка он переходит на родной мальгашский и начинает петь. Джинаривело, житель деревни, ненавидящей лес, поет славу лесу! Сломались в нем какие-то таинственные преграды, широко полились сдерживаемые чувства. Джинаривело мечтает. Эти мечты, пожалуй, очень причудливые, самые неожиданные, и на ум приходит странное сопоставление: житель примитивной мальгашской деревни мечтает о жизни еще более примитивной, мечтает о первобытной идиллии.
Джинаривело продолжает петь. И пение сближает нас. Вопреки капризам деревни, он заключает дружбу с человеком, которого увлекла такая же любовь к лесу. Сейчас он мой друг, но меня тревожит мысль, как поступит Джинаривело, когда перестанет теть и опомнится. А вдруг сорвется и умчится, пристыженный, охваченный тревогой?
Пение оборвалось; он не убежал. Лес победил. Джинаривело еще раз смотрит на канадские ели, потом улыбается и говорит, что в его роду существует обычай дарить своим друзьям плоды. Он обещает сейчас же прислать плод хлебного дерева и просит, чтобы я принял все, что он пришлет.
— Все, — повторяет он значительно и уходит.
Долго я остаюсь один. Потом слышу у хижины девичий голос:
— Хаоды? Можно войти?
— Мандрасоа рамату! — откликаюсь я. Это означает, как меня учили, что девушка может войти.
Гостья легкими шагами поднимается по ступенькам (моя хижина, как и все другие, стоит на сваях), и, к моему удивлению, в дверях показывается Беначихина. Эту красивую восемнадцатилетнюю девушку с озорной улыбкой на устах я уже видел несколько раз. От неожиданности я вскочил со стула.
— Беначихина?
Девушка ставит на землю корзину с плодами, которую она принесла. На этот раз лицо у нее серьезное, глаза опущены и нет озорной улыбки.
— Я принесла это для тебя от моего дедушки Джинаривело, — говорит она на ломаном французском языке.
— Джинаривело — твой дедушка?! — спрашиваю удивленно.
— Да, он мой дедушка. — Беначихина смущенно смотрит на меня и не понимает, чему я так рад.
Я подхожу к корзине и делаю вид, что рассматриваю плоды. Полушутя спрашиваю:
— Это все, что послал мне твой дед?
В ее глазах блеснули вызывающие огоньки. Улыбнувшись, она показала великолепные сверкающие зубы.
— Нет, не все, — отвечает, упорно глядя мне в глаза.
— Что же еще?
Беначихина с минуту потешается над моим любопытством, потом отворачивается и показывает на двор.
— Вместе со мной, — говорит она насмешливо, — дедушка прислал мою младшую сестру Веломоди.
В
— Авиа! Иди сюда! — зовет Беначихина.
Но та не отвечает, покачивает головой и не двигается с места.
Она немного моложе Беначихины, может быть на год, самое большее на два. В отличие от старшей сестры, самоуверенной и сознающей свое обаяние, Веломоди кажется скромным подростком. У нее приятная внешность, но робость производит впечатление какой-то беспомощности.
Беначихина внимательно следит за моим лицом и, вероятно, замечает тень невольного разочарования.
— Смотри! — певуче говорит она, протягивая руки к хлебным плодам. — Две девушки принесли тебе подарок от своего деда — вкусные плоды. Их столько, что будешь пять дней пировать, а ты все еще недоволен!
— А где ты научилась так тонко язвить, рамату? — спрашиваю.
— Не у тебя, великий вазаха!
И, сразу став серьезной, сказала потеплевшим голосом:
— А чего ты хочешь еще?
— Дедушка сказал, что я должен взять все, что он пришлет.
— Тогда бери все!
Случайное движение рукой испугало Беначихину, она одним прыжком очутилась на ступеньках и, как серна, помчалась по двору, разразившись веселым, задорным смехом.
Хочу отблагодарить Джинаривело за его подарок и велю повару Марово положить в корзину сухарей. Задумываюсь, что бы подарить девушкам. Вспоминаю, что в чемодане у меня есть несколько небольших зеркалец. Я вынул два: одно побольше, квадратное, для старшей сестры, другое поменьше, круглое, для младшей. Но, увидев, что Беначихина продолжает стоять посреди двора, а Веломоди тут же, около ступенек, вознаграждаю ее доверие ко мне большим зеркальцем. Второе прошу передать Беначихине.
— Мизаотро! Спасибо! — мелодично говорит Веломоди.
На секунду ее коричневое лицо расцвело нежной улыбкой радости. А в глазах подкупающее тепло, которого трудно было ожидать в таком скромном подростке.
Но довольно о девушках. Они быстро забываются. Меня обрадовало другое. В прочной стене оборонительных рубежей деревни образовалась брешь. У меня появился союзник по ту сторону баррикад. Дорогой, искренний союзник — Джинаривело. Мы с Богданом теперь не одиноки.
Я с благодарностью смотрю на дикие горы, опоясывающие долину, и на чащу, раскинувшуюся на их склонах. Лес еще раз оказался верным другом.
РИСОВОЕ ПОЛЕ
Общественное устройство в Амбинанитело необычайно простое. Все население занимается исключительно сельским хозяйством, кроме четверых людей, прибывших сюда из других мест. Это учитель Рамасо, староста Раяона (с которым мы еще не познакомились, так как он постоянно находится в разъездах по своему участку — кантону) и два купца — китаец и индус.
Все мальгашские семьи имеют в долине собственные небольшие, более или менее одинаковые поля. Каждая семья обрабатывает их собственными руками. В этом благословенном уголке нет споров, нарушающих спокойствие, как в других частях Мадагаскара, где на плантациях гвоздики, ванили или кофе происходят острые стычки, характерные для колониальных стран. Стычки между плантатором и эксплуатируемым. Непременно эксплуатируемым рабочим-туземцем.