Горячее сердце. Повести
Шрифт:
— С победой тебя, Фея! — и поцеловала.
Фея чмокнула ее в щеку.
— Меня бы так-то! — подмигнул молодой быстроглазый солдат.
Фея подскочила к нему и, схватив за голову, поцеловала в заросшие щетиной губы. Солдат крякнул.
— Ну и заноза!
— Ай да Фея! — залилась смехом Вера.
— Я отчаянная, — сверкнула та глазами.
Вере вдруг захотелось так же, не сдерживая радости, тут же, у царских гобеленов, кричать, пожимать руки и целовать этих людей.
На площади строились красногвардейцы.
Они пристроились к неизвестному отряду, вплели свои голоса в могучую песню. Шли по выстланным газетами и листовками белым улицам, хмельные от восторга.
Это было так громадно, так широко. Теперь весь мир представлялся ей залитым светом и счастьем, хотя серое небо сеяло нудную дождяную пыль.
В слепом коридорчике хозяйка шепталась с соседской служанкой.
— Неужели уезжать собираются?
— Серебро уже все сложили.
— И мне убрать надо. Такое начинается...
Вера улыбнулась. Начиналось самое радостное!
А потом под тревожные заводские гудки они шли в Пулково.
Недалеко от Петрограда удалось сесть в машину. И тут Вера неожиданно почувствовала знобящий холод. На петроградскую мостовую спрыгнула, не в силах унять дрожь. Звучно стуча каблуками по схваченной льдом улице, думала с радостью, что кончились наконец слившиеся воедино дни и ночи постоянного движения, тревог. Теперь надо спать, спать...
Петроград был черный, утомленный. Около костров по-извозчичьи хлопали рукавицами красногвардейские патрули.
С Пулковских высот, где были разгромлены защитники Керенского, отряд возвращался пешком.
Болеть было некогда. Вера выходила из дома, держась за стенку. Ступала медленно, осторожно. Каждый шаг тупой болью отдавался в голове. «Лежать нельзя: обязательно заболею», — объясняла себе.
Когда начинала кружиться голова, Вера прислонялась к садовой решетке или к стене и старалась смотреть вверх. Так было лучше.
Небо роняло на землю мягкие клочья снега, начиналась выдубленная морозом первая советская зима.
Она зашла в больницу, потом в институт. Разговаривала с врачами, сестрами милосердия. Надо было набрать медиков для красногвардейского отряда, отправляющегося на борьбу с Калединым. Но врачи смотрели на нее холодно, сестры милосердия поджимали презрительно губы. Студентки-медички пугались.
«Эх, где Зара, где Рида, где все наши?» — думала Вера.
Первой записалась Фея Аксенова. Как всегда, в упор взглянула на Веру.
— А ты поедешь?
— Да.
Вера это решила окончательно. Иначе как бы могла она агитировать людей за то, чтобы они ехали на фронт?
Председатель райкома набросал на клочке газеты адрес знакомого ему хирурга, потер свой литой чистый подбородок, нахмурился.
— Не ручаюсь за успех. Но человек он честный.
Зажав в потной горячей ладони бумажку, Вера побрела, сгибаясь под режущим ветром. На Кронверкском посчастливилось сесть в громыхающий темный трамвай. Окна были заколочены грязной фанерой, через пулевые отверстия пробивались острые лучи света, кололи полумрак. Каждый удар площадки отдавался в голове. «Хоть бы этот Серебровский согласился. Без хирурга нельзя, нельзя!» — думала она.
Долго щелкал замок, скрежетали крючки. Вера, прислонившись плечом к косяку, ждала.
Зарокотала цепочка. Через скупую щель подозрительно посмотрели на нее два внимательных женских глаза.
— Зачем вам нужен Валерий Андреевич?
— Я из института. По очень важному делу.
Дверь расчетливо приоткрылась и пропустила ее в квартиру.
Нечесаный человек с клочковатой бородкой стоял на коленях около опаленной ржавчиной печурки и, довольно улыбаясь, разминал в фарфоровой с золоченым ободком тарелке глину. На плечи у него был накинут клетчатый плед. Это и был Серебровский.
Подняв недоуменный взгляд на Веру, он встал, не зная, куда деть измазанные руки. Кашлянул и желчно сказал:
— Вот приобщился к труду...
Не встретив ответной улыбки, пожал тонкими язвительными губами.
— С чем вы ко мне?
Вера прислонилась к косяку. Перевела дыхание.
— На юг отправляется отряд красногвардейцев. Очень нужны медики. Донбасс, Ростов может отобрать Каледин. Петрограду тогда умирать от голода и холода. Без хлеба и угля, — сказала она прерывисто.
Серебровский остро взглянул на нее.
— Уголь? Он мне не нужен, барышня. Прекрасно горят вот в этом умнейшем сооружении ореховые шкафы, — и похлопал рукой по печке.
— Можно, я присяду? — чувствуя, что опять начинается головокружение, спросила Вера.
У Серебровского нахохлились брови.
— Садитесь! А кончатся шкафы, буду жечь библиотеку, великих русских правдолюбцев буду жечь. Всех на костер! — истерически вскрикнул он и забегал по комнате, подшибая стулья.
«Зачем я пошла, больная, зачем? Зачем он кричит?» — пронеслось в голове.
— Вы не кричите, — попросила она. — Как же без угля и хлеба? Вы проживете, а остальные?..
— Пусть расхлебывают те, кто кашу заварил!
— Мы и расхлебываем. Но вы должны помочь...
Серебровский потер ладонь о ладонь, посмотрел на черные комочки грязи. Зачем-то полез в шкаф, звеня склянками.
— Как же вы, сторонник правдолюбцев, можете идти против народа? — сказала Вера, и то же самое сказала девушка с истаявшим большеглазым лицом. «Это я, — догадалась она, — я в зеркале, Какая худущая!»