Горячее сердце
Шрифт:
Как же мне заштопать сии прорехи: Лесную минскую длиною в два года и эту, когда немецкие врачи за твою жизнь волновались, на ноги тебя поднимали? Мидюшко, который сейчас в Туретчине, не был в Минском лагере, Прохор Мидюшко в то время карателями командовал, за советскими партизанами охотился. Не с тобой ли вместе, Алтынов? Как мне узнать? Может, у тебя спросить? Спрошу, а ты мне — кукиш. Да если и скажешь, что толку? Суду не признания, суду доказательства нужны, факты. Вот соберу их, тогда ты хоть признавайся, хоть не признавайся…
Фактов пока нет. Есть предположения, догадки. Но, прокладывая дорогу к фактам, без них тоже не обойтись, Так где же начало этого пути?
Или, пока суд да дело, махнуть в Батуми, с мальчиком Сомовым побеседовать? С тем, которому к туркам приспичило, который таинственной личности по имени Прохор Савватеевич приветик нес. Не сказал ли ты, Алтынов, этому Сомову, какому хозяину Мидюшко теперь служит? Вероятнее всего — нет, не сказал. Неоткуда тебе знать о Мидюшко, — ты срок отбывал.
Новоселов сидел, подперев кулаком подбородок, морщил лоб, заваливал себя вопросами и каждой клеточкой мозга, даже каждой косточкой длинного, мускулистого, натренированного тела ощущал все нарастающую тяжесть этих вопросов.
Выпутываясь из нагромождения проблем, Новоселов ухватился за неплохую, кажется, идею: не взять ли исходной точкой в поисках фактов сибирский ИТЛ, где власовец Алтынов и желторотый нарушитель границы рядом на лесоповале трудились? Не в Батуми, пожалуй, надо прежде всего ехать, а туда, в лагерь. Не с одним же Сомовым общался Алтынов. Можно бы, конечно, сотрудникам оперчасти поручить, но… Нет, лучше самому.
Юрий зафиксировал эту мысль в рабочей тетради и снова уткнулся в протоколы допросов десятилетней давности. В чем-чем, а в дотошности следователю «Смерша» не откажешь. Вон, его уже не только Алтынов интересует:
«Назовите известных вам официальных работников диверсионно-разведывательной школы РОА и ее курсантов».
Память Алтынова еще не затуманилась, он выкладывает:
«Милецкий. Преподаватель топографии…» — «Имя, отчество, возраст?» — «Знаю только фамилию. Лет двадцать шесть-двадцать семь. Уже забрасывался в тыл Красной Армии. За выполнение задания имел медаль для восточных народов». — «Приметы?» — «Высокий, узкоплечий… Не помню. Да, еще один глаз у него подергивается… Старший фельдфебель Малышкин. Эмигрант. Под пятьдесят ему. Преподавал политику… Пашка Виговский. Слышал, что в Красной Армии он был десантником. Учил нас, как обращаться с парашютом, прыгать с самолета…» — «Приходилось прыгать?» — «Мне — нет. Меня скоро отчислили за пьянку и драку с немецким солдатом». — «Продолжайте».
— «Подрывное дело преподавали двое. Алексеев, его, кажется, Николаем звали. И немец. Фамилия — язык сломаешь, не запомнил. Командиром отделения в подрывном взводе был Подхалюзин, но о нем вы знаете».
Двадцать шесть человек назвал Алтынов.
«Больше никого не помню», — заключил он.
В этой части расследования никаких провалов вроде бы нет. Надо полагать, армейская контрразведка не оставила без внимания алтыновских однокашников, дотянулась и до них, поставила перед военным трибуналом. Только вот с Мидюшко ничего не прояснилось. Где же и когда пересекся его путь с кривой дорожкой Алтынова?
9
Утром следующего дня Павел Никифорович Дальнов связался по телефону с облвоенкоматом. В комиссариате еще оставались работники
Переговорив с облвоенкоматом, Дальнов сразу же подготовил нужное письмо в Молотов. Потом зашел к Новоселову. Подавая руку, спросил:
— Проштудировал?
— Не все. На допросы тех, с кем Алтынов учился мосты взрывать, сил не хватило.
Дальнов заглянул под рукав.
— До твоего отлета пять с половиной. Так что проштудируешь. Билет на Батуми заказан. Председателю Комитета подполковнику Чиковани передашь: Алтынов пока ни в чем не замечен. Лагерные дела Алтынова и Сомова уже в Аджарии. Они тебе потребуются. И учти — Центр заинтересован в Мидюшко. Дело взято на контроль.
— А наш Алтынов неинтересен?
— Алтынов рядом — только руку протянуть, а до того еще дотянуться надо. Турки нам навстречу не пойдут, спросить же с Мидюшко за прошлое надо. Иначе погибшие на воине, их вдовы, дети убитых не простят нам.
Новоселов был, конечно, далек от мысли, что Павел Никифорович Дальнов, обрушив такой внушительный груз на его бедную голову, для себя ничего не оставил и ночь провел в преспокойном сне. Но и не рассчитывал на ту величину работы, которую он, оказывается, проделал. «Алтынов пока ни в чем не замечен…» Значит, у Павла Никифоровича снова состоялся разговор с Тавдой. Это первое. Второе. «Лагерные дела уже в Аджарии». Такую информацию во время сна не получишь. Третье — заинтересованность Центра. Выходит, подполковник и с Москвой беседовал. Вдобавок о билете в Батуми позаботился.
— Вы хоть спали, Павел Никифорович? — сочувственно спросил Юрий и тут же по глазам Дальнова понял, что сейчас ему выдадут по первое число.
— Юрий Максимович, я видел, как ты мысленно загибал пальцы в подсчете сделанного мною. Но ты не очень проницателен для контрразведчика, голубь мой. Спал я. И тебе советую спать столько, сколько необходимо, чтобы через двое-трое суток не превратиться в квашню. Чекист и квашня — понятия несовместимые.
— Смею… — начал было Новоселов, но Дальнов перебил его:
— Смеешь сказать, что работы — вагон и маленькая тележка? Тут ты прав. Только заметь себе: за счет сна работает тот, кто не умеет работать, или тот, кто пыжится показать, что работает. Обе категории кажущихся деятелей на поверку — чистой воды бездеятели. Таких из органов надо гнать в шею.
Новоселов упрямо возразил:
— Но ведь и вам приходится засиживаться, Павел Никифорович.
— Засиживаются в гостях, на работе — работают. Повторяю, не за счет сна. Иначе на второй день не засидятся, а работу засидят, как голуби откосы окон. Не будь голубем, голубь мой.
Павел Никифорович утверждал свое кредо с мягкой усмешкой, но Юрий чувствовал, что шутливость относится к форме разговора, а не к принципам, которых Дальнов стремился придерживаться неукоснительно. Это сейчас малость полегчало, а в первые послевоенные годы от запарки даже у молодых чекистов пробилась седина.
Свои наставления Дальнов завершил уже без улыбки:
— Невыспавшийся человек может вывалиться из седла и попасть под копыта. Я не хочу видеть своего перспективного сотрудника раздавленным так позорно.