Горячее сердце
Шрифт:
Не поверил не тому, что чехи написали по-русски, а тому, что прислали протоколы допросов. Протоколы, ясное дело, — по существу запросов. Какие еще больше.
Торопливо протянул руку за папкой. Хотелось немедленно впиться в документы. Утерпел. Отпустив Розу, удобнее устроился за столом, сдвинул все лишнее, вооружился очками.
Чешские друзья сообщали:
«…Еще в 1946 году по требованию коммунистов Северно-Чешской области органами государственной безопасности республики проведено расследование по делу провала группы интернационалистов в г. Теплице. В результате оперативно-следственных мероприятий стало известно, что в январе 1945 года названная организация установила связь с двумя представителями тайной антифашистской
К письму были приложены свидетельские показания Яна Холечека и Феро Климака. Бегло просмотрев их, Дальнов за вторичное чтение взялся с карандашом в руках. Читал, думал, делал пометки на отдельном листке. Третьим заходом прошелся по своим записям.
Что же выяснилось?
В январе 1945 года в подпольной организации города Теплице насчитывалось 50 человек разных национальностей: чехи, словаки, русские, поляки и трое немцев из местных жителей. Вся организация делилась на семерки. Одну из них возглавлял русский Прокофьев Андрей. Он и его жена жили на хуторе зажиточного немецкого крестьянина на правах наемных рабочих. Хутор в пяти километрах от города. С целью разжиться харчем и винным припасом сюда приходили русские в форме солдат германской армии. Это были курсанты унтер-офицерской школы власовской РОА. Чаще других навещали хутор Николай Подхалюзин (лет сорока, немного заикался) и оренбургский казак по имени Антон или Андрон. Последний моложе Николая, ему лет тридцать пять. Носил усы, рыжеватый. В разговоре с Прокофьевым проклинали свою жизнь, высказывали желание искупить вину перед русским народом. Однажды они доверительно признались, что в их подразделении создана тайная организация, которая готовит вооруженный побег. Но убежать, не имея связи с местным населением, опасаются.
Старший семерки Андрей Прокофьев, посоветовавшись с руководством подполья, сообщил своим новым друзьям о существовании патриотической организации и попросил достать оружие и боеприпасы. «Тайники» (так называли их теплицкие подпольщики) с готовностью согласились. Знакомство продолжалось месяц.
В ночь на 22 февраля назначили встречу подпольщиков и отряда «тайников», чтобы, объединившись, уйти в горы на заранее подготовленную базу. Подпольщики полностью доверяли Подхалюзину и его товарищу, но в этом случае перестраховались — к обусловленному месту встречи пришла не вся организация, а только контакт-семерка Андрея Прокофьева (на нее возлагалась обязанность вербовки новых членов организации). Предосторожность оказалась оправданной. Рощу окружили власовцы и батальон немецкой регулярной части. Во время захвата подпольщиков двоим удалось скрыться — Яну Холечеку и Феро Климаку, показания которых и читал сейчас Павел Никифорович Дальнов.
Он был премного благодарен чешским товарищам из госбезопасности, незамедлительно откликнувшимся на его запрос. Но свидетельские показания Яна Холечека и Феро Климака особой юридической силы не представляли. О том, что рыжеватый, с усами, тридцатипятилетний мужчина по имени Антон или Андрон и есть Алтынов, можно только предполагать. Ну, хотя бы потому, что Подхалюзин и Алтынов — сослуживцы по РОА, командиры отделений подрывников во вражеской диверсионно-разведывательной школе. Это установлено следователем «Смерша» 46-й армии в мае 1945 года. Но закону
«Они будут, эти доказательства!» — Дальнов захлопнул папку.
Фотография Алтынова, что в архивно-следственном деле, изготовлена несколько месяцев спустя после встречи его с чешскими подпольщиками. Ян Холечек и Феро Климак должны узнать Алтынова. Товарищи из Праги проведут его опознание по фотографиям, и тогда… Тогда, как говорится, суду все будет ясно. Только бы Ян и Феро не укатили за тридевять земель, оказались живы и здоровы.
Дальнов заглянул в присланные протоколы допросов. Установочные данные свидетелей на месте. Возраст? О, помирать им рановато — одному за сорок, второй моложе на семь лет.
Еще один свидетель — Подхалюзин. Надо найти его, обязательно найти. Кто знает, может, в его памяти об Алтынове не только провокация в Теплице, но еще что-то… Сколько же схлопотал Подхалюзин тогда, в сорок пятом? Этого в деле Алтынова нет. Ладно, если не расстреляли, разыскать особого труда не составит. Тогда не только опознание по фотографиям, но и очную ставку провести можно с Подхалюзиным. Великолепная картина — друзья встречаются вновь!
Павел Никифорович посмотрел на часы. Будет звонок из Минска или не будет? С Новоселовым договоренность — звонить, если потребуется, с девяти тридцати до одиннадцати тридцати. При экстренной необходимости — в любое время суток: хоть в управление, хоть к нему домой.
24
Из Комитета госбезопасности Белоруссии с оказией — попутным военным транспортом — еще утром прилетел следователь Поскребко, которому предстояла работа в одном из ИТЛ, расположенном здесь, в Свердловской области. Орлов, встретив Дальнова в коридоре управления, попросил зайти к нему в середине дня.
— Что-нибудь от ребят твой коллега привез?
— Кулек вишни, — невесело усмехнулся Орлов. — А что сверх кулька — к алтыновскому делу не относится. Загляни, если сможешь. В шестнадцать мне в прокуратуру.
В обговоренное время Павел Никифорович застал в кабинете Орлова товарища из Белоруссии. Не стал мешать беседующим. Поздоровался, обменялся с Поскребко ничего не значащими фразами и, заметив на столике в углу свежие газеты, пристроился там.
Взял «Известия», поискал отклики зарубежной печати на итоги женевского совещания глав правительств СССР, США, Англии и Франции. Этим сейчас жил мир. Всем осточертела «холодная война», которая в любой момент могла разразиться испепеляюще горячей. Итоги совещания вселяли надежду на лучшее.
Орлов и его гость завершили разговор. Орлов заверил Поскребко, что с билетом на поезд все будет улажено, на месте встретят, устроят.
Пожилой, болезненно худой человек попрощался. Николай Борисович проводил его через приемную. Вернувшись, произнес с душевной болью:
— Вот такие, брат, дела…
Взял с подоконника кулек с вишнями, положил его на узкий приставной стол. Устроились напротив друг друга. Орлов обратил долгий, полный глубокой тоски взгляд на Дальнова. Тот хотел было спросить: «Опять раны?» — и отчитать как следует, но не спросил, понял сразу, что страдания Николая от других ран, от душевных, что ли. О них, видимо, и предстоит разговор.
Павел Никифорович, нарушая затянувшееся молчание, мягко попросил:
— Говори, Коля.
— Скажу… Скажу, Павел. Бери вишни-то… Хотя, к чему слова. Вот… Читай… — Орлов тяжело приподнялся — спине не очень-то нравились его вставания и приседания, дотянулся до письменного стола, взял конверт, извлек из него вчетверо сложенный лист бумаги. — Чего только нет в немецких трофейных анналах. Поскребко привез. Наши парни раскопали.
Павел Никифорович вытянул из кулька кисточку с двумя ягодками, положил в рот. Орлов пододвинул для косточек чистую пепельницу. Некурящий, он держал ее для посетителей. Не для подчиненных. Эти не посмеют курить у начальства. Держал для посетителей именитых. Только они способны дымить в кабинете, хозяин которого не переносит табачного духа.