Горячие точки
Шрифт:
– Эй, вы чего? – спросонья не понимает нашего смеха. Махмуд для острастки свистит – звук даже в таком исполнении неприятен – и снова бьется дурачества ради о стенку.
– Ну вас, – машет Борис и укладывается снова. – Плен лучше переспать.
А ежели не спится? Если отлежали все бока? Попросили хоть какую-нибудь работу у охраны, но боевики развели руками:
– Понимаете, вы расстреляны, вас нет. Вас никто никогда не увидит. И вы никого. Вам остается только сидеть. Приказ один – расстрелять при попытке к бегству. Все.
А
– Чего стал? – кричат уже ближе. – К мамке захотел? «К мамке», как быстро поняли, – это под расстрел.
За меня, я продолжал верить, бьется налоговая полиция. Ищет ли кто-нибудь их? Каково их матерям? Пытаюсь услышать хоть одно имя, хоть какую-нибудь зацепку: вдруг все же выйду на свободу и тогда смогу найти родственников пленника.
Бесполезно. Солдаты слишком далеко, а сами они не догадываются дать о себе знать подобным образом. Да и кто сказал, что я выйду быстрее? Особенно когда под вечер вдруг у ямы появилось пять-шесть охранников. Они сняли растяжки, отбросили в сторону решетку и только после этого приказали:
– Полковник, живо.
И без «полковника» ясно, что дела мои плохи, – ведут, бьют грудью о стволы деревьев, не предупреждают о ветках, не обводят канавы. Молчат. Нутром чую, как копят злобу. Что могло случиться?
Сталкивают в какую-то узкую яму.
– Раздевайся.
Моросит дождик. Махмуд очень просил его. Затопит яму. Но уже без меня.
Вырывают из рук солдатскую куртку и пиджак. На рубашке успеваю лишь расстегнуть пуговицы.
– На колени.
Торопятся. Взведены. Но почему перед убийством заставляют раздеваться?
– Снимай повязку.
Я – в свежевырытой могиле. Вот теперь – да, теперь – все. А тело, значит, засыплют, шакалы все же не растащат по лесу. Но и не найдет никто никогда. И даже то, что Боксер передо мной в маске, надежд не прибавляет.
– Руки за голову.
С двух сторон в затылок утыкаются стволы автоматов. Зачем убивать сразу из двух? Да с такого близкого расстояния? Кровь же и мозги залепят стволы, придется очищать!
– Сначала, короче, мы тебя отделаем так, что родная мать не узнает. И пошлем снимочек твоему начальству.
Замечаю у него на груди «Полароид». Вспоминаю свой фотоаппарат: ну конечно же, они проявили пленку и нашли кадры воронежских омоновцев!
– А если оно не успокоится, начнем присылать им тебя самого по частям.
«Оно не успокоится...» Дело в моем начальстве? Не в пленке?
– Думают, что здесь мертвые на посту стоят, – продолжает заводиться Боксер.
– Ставь дату и распишись.
Ставлю и расписываюсь. Если фото вдруг сохранится, то по крайней мере можно установить, что до нынешнего дня я был еще жив.
– Они думают, что хитрее нас, – не унимается Боксер. – Только запомни, полковник: чеченцы бывают или плохие, или хитрые. Мы – из хитрых, и нас не переиграешь.
– А в чем хотят переиграть? – спрашиваю напрямую. Чего теперь стесняться? Информацию надо получать.
– Вздумали освободить тебя силой. Прилетела «Альфа», сидит в аэропорту. С генералом. Ну и жук ты, полковник. Все равно никогда не поверю, что не контрразведчик: генералы за простыми полковниками сами не летают. Но как только они тронутся с места, мы тебя тут же расстреливаем. Понял?
Что понимать? Не от меня зависит, тронется с аэродрома «Альфа» или нет. Но кто придумал силовой вариант? Это же бессмысленно, бесполезно. При такой утечке информации они сами окажутся в ловушке.
– Мы знаем все, – нервно расхаживает Боксер по краю могилы. – Мы даже знаем, кто и как в налоговой полиции Грозного оправдывался перед Москвой за тебя. Знаешь, что сказали? Что ты сам отказался от охраны. Но если эти тронутся...
Останавливается. Ботинки – перед лицом. Одного замаха достаточно, чтобы размозжить мне голову. Успеть закрыть глаза...
– А все-таки мне жаль твою морду и почки, русак, – вдруг совершенно неожиданно, когда я уже приготовился к худшему, отпускает сердце из тисков Боксер. – Пока пиши, – бросает вниз кусок картона: – Пиши: «Умоляю исключить силовой вариант моего освобождения...»
Пишу. Умоляю. Это в самом деле так, потому что надо дать понять своим, что боевикам известно об операции.
А «Альфу» они тем не менее побаиваются, ежели настолько всполошились. Но скорее всего, на аэродроме в Северном сидит не она, а наши ребята из физзащиты. Впрочем, это одно и то же, почти все они пришли в налоговую полицию из КГБ. Потому трудно поверить в то, что они вот так, наобум, полезут в горы. Без идеальной подготовки и тщательной разведки. Не те ребята. У нас тоже не мертвые на постах стоят.
Так что надо сохранять спокойствие. Насчет олимпийского, наверное, сложно утверждать, но внутреннее равновесие необходимо. Мы еще живы, хотя даже не одной ногой, а полностью в могиле.
Стоявшие вокруг автоматчики тем временем роются в карманах, выуживая остатки моей допленной жизни: заколку от галстука, часы, ручку, удостоверение «Советского воина», литературные наброски, которые начал делать на пустых сигаретных пачках с появлением света.
– Это что такое? – изумляется Боксер, перебирая листки. – Что за записи?