Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод)
Шрифт:
После ужина, как только они с Анной перемыли посуду, Сантэн ушла в спальню. Она знала, что устала и должна поспать, но горе, которое она весь день сдерживала, сейчас, в темноте, обрушилось на нее, и она укрылась с головой, чтобы приглушить плач.
Но Анна услышала, потому что слушала.
Она пришла в своем кружевном чепце и ночной рубашке, со свечой в руке. Задула свечу, забралась под одеяло и обняла Сантэн, приговаривая, и не отпускала ее, пока та, наконец, не заснула.
На рассвете Сантэн снова была на холме. Дни и недели пошли повторяться, и она почувствовала
— В любой день, — повторял граф, — может начаться. Вот посмотрите, прав ли я.
Потом однажды утром маленький американец сделал круг над холмом, где стояла Сантэн, далеко высунулся из кабины и что-то бросил. Это был небольшой пакет с прикрепленной приметной длинной, яркой лентой. Сверток упал за вершиной холма. Сантэн заставила Нюажа спуститься и нашла ленту, зацепившуюся за нижние ветви живой изгороди. Она достала ее, и когда Хэнк снова сделал круг, показала, что посылка доставлена. Он помахал и стал подниматься в сторону хребта.
В уединении своей комнаты Сантэн вскрыла пакет. В нем оказалась пара вышитых крыльев КВС и медаль в красном кожаном футляре. Она погладила блестящий шелк, на котором висел серебряный крест, а потом повернула его и прочла выгравированное имя Майкла и дату. Третьим предметом в бумажном конверте оказалась фотография. На ней, выстроившись крыло к крылу перед большим ангаром в Бертангле, широким полукругом стояла эскадрилья самолетов, а на переднем плане группой застенчиво улыбались фотографу пилоты. Безумный шотландец Эндрю стоял за Майклом и едва доходил ему до плеча; Майкл был в пилотке и сунул руки в карманы. Такой веселый и беззаботный, что у Сантэн сжалось сердце и она почувствовала удушье.
Она поместила эту фотографию в такую же серебряную рамку, что и снимок матери, и держала у кровати. А медаль и эмблемы КВС положила в шкатулку, где хранила драгоценности.
Теперь каждый день после полудня Сантэн проводила час на кладбище. Она выложила могилу красным кирпичом, который нашла возле навеса с инструментами.
— Только до тех пор, пока не найдем каменщика, Мишель, — объясняла она ему за работой, сидя на корточках. Сантэн обрыскала все поля и леса в поисках диких цветов — их она приносила ему.
По вечерам она проигрывала запись «Аиды» и разглядывала страницы атласа, где Африканский континент изображался в виде лошадиной головы, на которой преобладали пространства красного цвета — собственность империи. Или читала вслух английские книги — Киплинга или Бернарда Шоу, которые брала в спальне матери на втором этаже, а граф внимательно слушал и исправлял ее произношение. Никто не упоминал Майкла, но все помнили о нем каждую
Когда Сантэн убеждалась, что у нее совершенно не остается сил, она целовала отца и уходила к себе.
Однако стоило ей задуть свечу, как горе снова обрушивалось на нее. Через несколько минут неслышно открывалась дверь, входила Анна, обнимала ее, и все начиналось сначала.
Однажды ворвался граф. Он заколотил в дверь спальни Сантэн, разбудив их в те предутренние часы, когда силы человека почти иссякают.
— Что случилось? — сонно спросила Анна.
— Идем! — ответил граф. — Сами увидите.
Торопливо набросив платья на ночные сорочки, они прошли за ним в кухню и оттуда на мощеный двор. Здесь они остановились и удивленно воззрились на восточную часть неба: хотя луны не было, небо заливал странный, дрожащий оранжевый свет, как будто где-то за горизонтом Вулкан распахнул двери кузницы богов.
— Слушайте! — приказал граф, и они услышали как легкий ветер принес шуршание; казалось, сама земля под ногами дрожит, так силен этот далекий пожар.
— Началось, — сказал граф, и только тут они сообразили, что это артиллерийская подготовка большого нового наступления союзников на западном фронте.
Остаток ночи они просидели на кухне, пили черный кофе и время от времени выходили во двор посмотреть на буйство зарева, как на какое-то астрономическое явление.
Граф возбужденно описывал им, что происходит.
— Это массированная артподготовка, она разрушает проволочное ограждение и уничтожает окопы противника. Бошам крышка. — Он показал на огненное небо: — Кто выдержит такое?
Тысячи артиллерийских батарей стреляли каждая на участке фронта в сто ярдов и на протяжении следующих семи дней и ночей ни на мгновение не прекращали огонь. Сама тяжесть метала, который они обрушивали на немецкие укрепления, стирала с лица земли брустверы и траншеи и перепахивала землю.
Граф пылал воинственным патриотизмом.
— Мы живем внутри истории. Мы свидетели величайшей битвы всех столетий!
Но для Сантэн и Анны семь дней и семь ночей был слишком долгий срок; первоначальное изумление перешло в равнодушную незаинтересованность. Они занимались в шато повседневными делами, больше не обращая внимания на далекую канонаду, и ночами спали, невзирая на «фейерверк» и призывы графа «Идите, посмотрите!» Потом на седьмое утро, за завтраком, даже они заметили перемену в звуках и интенсивности обстрела.
Граф выскочил из-за стола и с набитым хлебом с сыром ртом и с чашкой кофе в руке снова выбежал во двор.
— Слушайте! Слышите? Начался подвижной заградительный огонь.
Артиллерийские батареи перемещали огонь вперед, создавая подвижный барьер из взрывов, который не позволял продвинуться вперед или отступить ни одному живому существу.
Теперь смелые союзники были готовы к решительному наступлению. Они ждали под брустверами в передовых английских траншеях, каждый солдат — в полной выкладке весом почти шестьдесят фунтов.