Господь управит
Шрифт:
— Ну и?.. — буркнул Василь Петрович.
— Да вот дождика нет, надобно в поле выйти помолиться.
— Ты молись не молись, — раздраженно ответил председатель, — а синоптики сказали, что до конца месяца дождя не будет.
— Так то синоптики, — возразил отец Михаил, — а то Бог.
Василь Петрович не то что отмахнуться от подобного утверждения захотел, он уже и воздуха в грудь набрал, чтобы отправить попа куда подальше, но тот тихо и умиротворяющее продолжил:
— Бог-то — Он все управить может.
Это «управить» холодком коснулось председательского сердца (или ветерок так подул?), но Василий Петрович остановился и неожиданно для себя спросил:
— И что, дождь пойдет?
— Должен пойти, — ответствовал батюшка, — Бог-то видит, что хлеб насущный не для богатства и наживы, а для жизни своей и для детишек просить будем. Как не помочь? Поможет.
Председатель долго смотрел на маленького неказистого священника и не мог понять, откуда такая уверенность у того, кто по всем параметрам — сплошной, никому не нужный, пережиток. Но даже не это смущало главу колхоза. Дело в том, что сам Василь Петрович, не понятно с какой стати, вдруг
— И куда ты со своим приходом идти собрался? — вместо окрика-отказа вопросил председатель.
— На криницу, в балку, через поля, — ответил священник, и продолжал: — По дороге Слово Божие почитаем, да помолимся усердно, а на кринице водичку освятим.
— Когда собрались?
— А в среду, на Преполовение.
Если бы председателю за полчаса до этого сказали, что он разрешит крестный ход ради дождя, он бы в лучшем случае рассмеялся или выругался. Но сейчас Василий Петрович лишь произнес:
— Идите.
И двинулся в сторону стоявшей неподалеку техники. Потом обернулся, внимательно еще раз посмотрел на священника и добавил:
— Не дай Бог, если дождя не будет!
— Как не будет, пойдет дождичек, Господь управит, — заверил отец Михаил.
В среду, после литургии, из церкви с крестом и хоругвями вышло полсотни прихожан, сопровождаемых гурьбой только что распущенной на каникулы детворы. Они шли по центральной улице села с пением: «Воздуха растворение повелением Твоим прелагаяй. Господи, вольный дождь с благорастворенными воздухи даруй земли…». Их было бы больше, если бы не рабочий день. Впрочем, и этот немногочисленный крестный ход переполошил сельский совет, на крыльцо которого выбежали и землемер, и паспортистка, и секретарь, а из открытого окна главы сельсовета было слышно, как тот кричал в телефонную трубку:
— Я не разрешал, это Василь Петрович добро дал…
Крестный ход еще не успел дойти и до полевой дороги, как, нещадно тарахтя и поднимая клубы пыли, со стороны города прикатил участковый. Бросив на обочине трофейное средство передвижения, он подбежал к священнику, торжественно с крестом и кадилом шествовавшему за иконой и хоругвями, сорвав фуражку, выставил ее перед собой, как запрещающий жезл, и заорал:
— Стой! Куда!? Кто позволил?
— Тихо, милиция, не кричи, — ответствовал за отца Михаила церковный староста. — Видишь, молятся люди. Нельзя кричать. А на крестный ход нам председатель согласие дал.
Милиционеру после подобного объяснения, осталось лишь размышлять о том, куда, кому и как докладывать, а крестный ход все шел и шел через поля, останавливаясь на поворотах и пересечениях дорог. Даже издалека были слышны песнопения и голос священника, читавшего молитвы. Странно это было… Его, голосок-то батюшкин, в церкви не всегда различали, а здесь и отца Михаила уже не видно, а голос слышно.
Перед тем как выйти к балке, где находилась известная всей округе криница, дорога запетляла в гору с геологической вышкой наверху.
Православные опустились на коленки, а батюшка все воздевал руки к небу, читая молитвы.
Примолкли ребятишки. Среди вздохов, всхлипов и «помоги, Господи» можно было различить лишь жаворонков. Даже ветер затих.
Крестный ход спустился в прохладную, заросшую лесом балку. Пока священник, не спеша, служил водосвятный молебен, а хор распевал «Преполовившуся празднику, жаждущую душу мою благочестия напой водами…», в полях посвежело, появились тучки, а вечером… вечером пошел дождь.
Он шел до пятницы, лишь ненадолго прерываясь, чтобы дать время сельчанам управиться по хозяйству.
В пятницу же, в городе, в малом зале райкома исключали из партии Василия Петровича (с председательского поста его еще в четверг прогнали).
— Как же ты, фронтовик, орденоносец и так на руку попам сыграл? — кипятился партийный секретарь. — Когда весь народ советский к коммунизму стремится, ты мракобесие поддерживаешь!
Грозно смотрели на Василь Петровича и секретарские глаза, и глаза портрета, над секретарем висящего.
— Вот скажи нам, — вопросил секретарь, — зачем ты это сделал?
Ничего не ответил фронтовик. Он просто подошел к окну и открыл его. В зал хлынул поток прохладного, мокрого воздуха. Помещение наполнилось шелестом идущего спасительного дождя.
Через темный лаз церковного сруба пролезли несколько мальчишек с выгоревшими за жаркое лето головами и с облупленными, как на подбор, носами…
В церкви было прохладно, сухо. Пахло зерном и еще чем-то таким… чем, мальчишки не ведали. Да и откуда они могли знать церковный запах?
Вдруг большая церковная дверь заскрипела, приоткрылась, и в храмовый сумрак вошел Василий Петрович.
Деревенская ребятня, в своем невидимом со стороны уголке, притихла. Испугались мальчишки колхозного сторожа: вдруг застукает, и у них больше не будет такого неизвестного никому «штаба»?!
Василий Петрович их не видел. Да и не по сторожевым своим делам в церковь он зашел. Прикрыв дверь, он направился к заброшенному алтарю. Там, вверху, под бывшим куполом сохранилась икона. Василь Петрович не знал, чья это икона, он просто стоял, подняв голову вверх, смотрел на святой образ и тихонько так повторял: