Господь управит
Шрифт:
Дети и внуки, отнесшиеся вначале к новому начинанию деда, как к чудачеству, забили тревогу через пару дней, когда Матвей от еды отказываться начал. Где это видано, чтобы человек, сам по собственной воле, смерть себе призывал. Примеры подобные найти, конечно, можно, но слишком они редки, для нынешней жизни странны и непонятны.
Позвали меня.
Матвей встретил радушно, но с кровати не поднялся:
— Ты, батюшка, рановато еще пришел, когда помирать буду, сам позову.
— Дед Матвей, ты ведь знаешь, — пытаюсь объяснить я, — что не в
— Хватит с меня. Всех пережил, — бубнит Матвей. — Пора и честь знать, да и пообещался я, как до Победы доживу, так и помру. Ты бы лучше пособоровал меня, видно, грехов забытых много. Не отпускают.
Меня эта просьба деда надоумила, что с нашим заслуженным ветераном надо вести разговоры по-иному.
— Не буду я тебя, дед Матвей, соборовать!
— Чего это? — опешил дед. — Не имеешь права, тебе положено свое поповское дело править.
— Не буду и все! У меня своих грехов не счесть, чтобы еще один твой великий на себя брать.
Дед аж привстал недоуменно:
— Это какой же я великий грех сотворил, что ты мне и к смертушке собственной благословения не даешь?
— Как какой? — начал возмущенным голосом я. — Вот скажи, ты в огороде до дня Победы картошку с кукурузой сажал?
— Конечно, сажал. Пасха и так аж в маю. Запозднились.
— Вот видишь, посадить посадил, а Божье указание, что еще в древней книге Исход написано, соблюдать отказываешься.
— Какое еще указание? — в миг присмирел дед. — Я Божье слово нарушить не мог.
Взял я с божницы Библию и зачитал Матвею: «Наблюдай и праздник жатвы первых плодов труда твоего, какие ты сеял на поле, и праздник собирания плодов в конце года, когда уберешь с поля работу твою» (Исх. 23:16).
Прости, Господи, за вольное толкование слов Твоих! Но старик задумался над прочитанными словами. А я распрощался потихоньку.
На следующий день ветеран, набирая в тележку с баком воду из колодца, встретил меня словами:
— Ты б того, батюшка, меньше б по делам своим ездил, лучше бы молебен отслужил. Дождя нету. Или не видишь, что ветер все огороды пересушил. Что осенью собирать-то будем?
И покатил воду. Огород поливать.
Копие и Брынза
Все началось проще простого и обычней обычного. В храме у дежурного зазвонил телефон, и к аппарату пригласили священника. Женский голос объяснил, что вот есть старый-престарый старичок, которого надо бы поисповедовать, но везти его в храм нельзя, слишком слаб, опасаются, что дорогу не перенесет.
На вопрос, ходил ли дедушка в церковь и надо ли кроме исповеди причащать, ответили, что ранее он никуда не ходил, но в Бога верил всю свою жизнь и что, кроме исповеди, ему пока ничего не надобно.
«Нет — так нет, но исповедовать все равно необходимо», — подумал я и приготовился обсудить: когда ехать, где они находятся и на чем добираться, но собеседница, услышав мое согласие, тут же положила трубку…
Не успел я сообразить, что это за странности такие, как в храме потемнело: весь проем двери загородили две мощные фигуры. Помните внешний вид так называемых «новых русских»? Плотные, широкие, коротко стриженные, с ничего не выражающими лицами, украшенные толстыми золотыми цепями, отделяющими голову от туловища, так как шея там практически отсутствует? Именно такие субъекты стояли в дверном проеме, вглядываясь в ими же затемненную пустоту храма. Довершали эту композицию времен распределения собственности цветные пиджаки, как бы обклеивающие могучие торсы. Ниже красовались… джинсы и кроссовки с прыгающей пумой.
Должен заметить, что я так и не научился отличать этих двух посланников друг от друга. Разница меж ними заключалась только в том, что один из них обращался ко мне: «вы, святой отец», а другой: «ты, батя». Особые приметы отсутствовали у обоих. Надо заметить, что католическое обращение «святой отец» в наших городах и весях употребляется частенько, хотя и не положено.
— Собирайсь, батя, — сказал один «новый русский».
Второй добавил:
— Ничего не забудьте, святой отец, облом возвращаться будет.
Пока я комплектовал требный чемоданчик, прозвучал вопрос, который всегда задают захожане:
— Святой отец, а о здравии куда свечки поставить?
Я указал на центральные подсвечники и добавил:
— Записку напишите с именем, чтобы знать, за кого молиться.
— Какую записку, батя? Сам напиши: за здравие Брынзы.
— Кого? — не понял я.
— Ну, вы даете, святой отец! К Брынзе вы сейчас с нами поедете, он и сказал, чтобы свечки поставили. Самые большие.
— Так нет такого имени — «Брынза». Как его крестили?
Вы когда-нибудь видели, как отблески мысли и тень задумчивости проявляются на этих квадратных лицах? Интересные мгновенья; но улыбка понимания все равно радует.
— Владимиром его зовут, — посланники, наконец, поняли, что от них требуется.
Дежурный записал в синодик, а потом уставился на пятидесятидолларовую купюру. Пять свечей, хоть и самых дорогих, никак не стоили таких денег.
— Это очень много, — в смущении сказал он, протягивая банкноту обратно.
— На храм оставь, пацан, — хмыкнул через плечо один из приехавших, который, по всей видимости, выполнив задание по свечкам, уже успел забыть о нем.
Подобным образом из родной церкви я еще никогда не выходил. Сопровождение было в стиле бандитского сериала. Слава Богу, что они хоть руки под пиджаками не держали. Бабули, сидящие на скамеечке у храма, истово перекрестились, заволновались, зашептали, но, увидев мой добродушный кивок, кажется, успокоились. Хотя вслед смотрели настороженно.
В машинах я не разбираюсь, но так как эта была большая и высокая, с прилепленным сзади колесом, то, значит, «джип». Забрался, как указали, на заднее сиденье, справа и слева сели мои новоявленные телохранители и… поехали…