Господа Магильеры
Шрифт:
– Я имею в виду, возможность, так сказать, полноценной личной жизни. Как говорят врачи, potentia [32] .
– Не занимаюсь, - отрезал я решительно, как ланцетом полоснул, - Если вас это интересует, обратитесь к доктору Кляушвицу, он практикует на Хунд-штрассе, неподалеку.
– Ох, простите, профессор, премного простите. Конечно. Итак, еще три процедуры. Буду у вас в пятницу.
– Жду вас, - сказал я, вытирая руки белейшим полотенцем и уже жалея, что так грубо ответил.
32
(лат.) –
– Оревуар!
Когда пациент вышел из смотровой, я все еще стоял возле раковины и глядел в собственное отражение. Скверное, скажем честно, отражение. Глаза вполне человеческие, серые, но извольте видеть, какое нервическое у них поведение, скачут совершенно непредсказуемо. Как у тех бедолаг, что когда-то, собрав по частям в воронках, тащили ко мне на операционный стол.
Нервы, дружище Фриц, у тебя попросту сдают нервы. Излишнее напряжение. Оно уже, несомненно, сказывается. Стал слишком резок с пациентами, грублю не к месту. Есть такое заболевание – душевное ужесточение?.. Кажется, нет. Не помню.
Очнулся я от звука собственного голоса, и обнаружил, что напеваю:
Милая Аида, солнца сиянье,
Нильской долины дивный цветок.
Ты радость сердца, ты упованье,
Моя царица, ты жизнь моя! [33]
Удивительно прилипчивое либретто, привязалось, как окопный тиф. А в минуты размышлений так и вовсе начинаю напевать, сам того не замечая.
В смотровую заглянул доктор Борлиндер, мой ассистент. Как всегда, безукоризненно выбрит и прекрасно одет. Может быть, излишне щеголевато, но ему это идет. Доктор Борлиндер прекрасный человек, мой незаменимый помощник. Что бы я делал без него?
33
Фрагмент оперы «Аида» Джузеппе Верди.
– Профессор? – он вежливо постучал костяшками в дверь, - Пациентов больше на сегодня не записано. Я могу быть свободен?
– Конечно, доктор. Благодарю вас за помощь, вы, как обычно, необычайно мне помогли.
Доктор Борлиндер смутился, как полагается воспитанному человеку и профессионалу своего дела.
– Вы преувеличиваете, профессор. В конце концов, я обычный врач, в любой клинике таких пруд пруди.
– А я тогда кто? – сердито спросил я.
– А вы – лебенсмейстер, - сказал он негромко, но твердо, - Мировое светило и надежда медицины.
При слове «лебенсмейстер» вздрогнул отчего-то я сам. Быстро оглянулся, точно пытаясь себя уверить, что в смотровой кроме меня и доктора Борлиндера никого нет.
– Кхм. Простите, а этот… это… Оно где?
Доктор Борлиндер – необычайно проницательный человек, что неудивительно. Незаменимое качество для хорошего ассистента на сложных операциях.
– Это уехало после обеда, - спокойно сказал
– Бога ради, простите! – кажется, у меня даже кулаки сами собой стиснулись, а голос зазвенел совершенно недопустимым для мирового светила и надежды медицины образом, - Вот, возьмите, пожалуйста…
– Ерунда, профессор, не стоит. Поменьше вы бы обращали на него внимания. Насколько я вижу, в последнее время вы находитесь в очень утомленном состоянии. Не желаете, я налью лавровишневых капель?
– Ни к чему. Мне просто нужен небольшой отдых, доктор. Кстати, надеюсь, вы не слишком спешите домой сегодня?
– Нужна моя помощь на операции? – деловито уточнил доктор Борлиндер.
– Нет, сегодня никаких операций. Я надеялся, вы останетесь на ужин. Фрау Зелда приготовила свой легендарный гуляш со свининой. Фантастическая вещь, возвращает волю к жизни сильнее, чем все мои лебенсмейстерские чары. Говорит, фамильный рецепт от ее прабабки, которая была домохозяйкой у одного тоттмейстера.
При упоминании тоттмейстера доктор Борлиндер нахмурился, как и полагается всякому врачу, но сразу было видно, что предложение будет им принято. Совместные ужины составляли нашу добрую традицию, а в последнее время часто служили и единственной отдушиной. С тех самых пор, как я провел ту злополучную операцию и…
Но поужинать нам так и не удалось, потому что в прихожей тревожно и дерзко зазвонил телефон. Мне оставалось лишь развести руками.
– Слушаю, - сказал я в трубку, - Кто это?
Мягкий голос из трубки ответил, кто, и у меня мгновенно засосало под ложечкой. Впрочем, спустя секунду голос произнес – «Соединяю вас с господином … », и у меня отлегло от сердца. Зря отказался от капель, вот уже и от обычного телефонного звонка хватает невидимой рукой за кишки. Нервы ни к черту. Да и время, время сами знаете, какое…
– Привет, Фридрих!
Только один человек называет меня по второму имени, Фридрихом. Я же называю его так же, как называл двадцать лет назад, когда мы вместе барахтались в окопах.
– И тебе привет, Хайнц.
Голос у моего приятеля Хайнца очень звучный и уверенный, совсем не докторский. Что никогда не мешало нам мило болтать в те краткие минуты, когда мы оба находили свободное время. Кажется, у него этого времени было еще меньше, чем у меня. А ведь и я, надо думать, не самый последний в Берлине человек…
– Как житье, старик?
Вот уж и старик. Хотя отражение в зеркале смотровой неумолимо – старик. Глаза, разве что, выглядят еще ничего, но в них столько затаенного испуга, что и они не молодят.
– Житье терпимое, Хайнц, - ответил я в трубку, - Вожусь с пациентами, как обычно.
– Все гонорея да сифилис?
– На праздники я оставляю герпес.
Он довольно засмеялся. Здоровый, хорошо питающийся человек с хорошим чувством юмора. Такой не страдает от нервических приступов и не глядит тревожно в зеркало, следя за собственными глазами.