Господа юмористы. Рассказы о лучших сатириках страны, байки и записки на полях

Вот он и подошёл, этот непростой девяностый год. Сплошные перестройки и ускорения. А ведь известно, что два ремонта приравнивается к одному пожару. А перестройка – это ещё хуже ремонта.

Слава сам себе придумал пословицу: «Слава всем. Слава и КПСС, и Слава труду, и Слава Родине, а Славе кто?» Никто.

Дело плохо. Народ обнищал, правда, в магазинах и покупать-то нечего, но даже когда есть что, так

Сейчас Слава, а вернее, Вячеслав Александрович – известный артист-юморист и даже, не боюсь этого слова, сатирик, а когда-то Слава жил на окраине Москвы, в бараке, где ни водопровода, ни парового отопления. Колонка метров за сорок от дома, а туалет – за пятьдесят метров. И вот весь дом по утрам бегал в этот туалет. И воду в вёдрах носили от колонки домой. Но ничего, как-то жили и не тужили.

Счастливое советское детство. Прибежал из школы, схватил хлеб с сахаром и бежать на площадку, в футбол гонять. По пять-шесть часов гоняли.

Недалеко, рядом со школой стадион был, там ребята постарше гоняли мяч. За мальчиков наш Вовка Моисеев играл. Хорошо играл, здорово. Даже его старший брат играл хуже. Вовка так пенальти бил – ни один вратарь взять не мог. Он бил вроде как в правый угол, а мяч летел в левый. У Славика так не получалось. Но он, Славик, помладше был. Вовке лет четырнадцать было, а Славику – десять.

Дрались каждый день. Один двор на другой. А в школе пацаны с финками на урок приходили. И Славик дрался. А куда денешься? Подойдёт возле школы хмырь какой-нибудь и задирается:

– Ты чё уставился?

– А ничё.

И всё – пошла драка.

До первой кровянки. Кровь из носа пошла – драка заканчивается. И Вовка Моисеев младших лупил.

А однажды Славик психанул. Вовка ему щелбан дал ни за что ни про что. Дело было в коридоре. И Славик вдруг накинулся на старшего Вовку и начал молотить его кулаками. Вовка закрыл голову руками от неожиданности. Славик его отметелил. Откуда только силы взялись. Сам от себя не ожидал, потом боялся на улицу выйти. Его, конечно, потом побили Вовка с братом, но больше Вовка его, когда был один, не трогал.

Так у Славика и осталось на всю жизнь – терпел, терпел и вдруг взрывался и шёл напролом, не думая о последствиях.

Как всё-таки много в жизни хорошего.

Иду по Сокольникам, а над прудом ива – плакучая. Её ветки, как косы, спускаются к воде, и цвет какой-то необыкновенный, и сразу вспоминаются строчки:

Как же хорошо сказано.

Я удовольствие получаю от того, что хорошо сказано. Читаю Пушкина.

Какое же удовольствие – читать эти строки.

А это: «И речка подо льдом блестит»…

Создал же Бог это чудо человеческое – Пушкина.

Я знаю, многие люди получают удовольствие, не сравнимое ни с чем, от богатства. Я – от красоты. Вот увидел когда-то две главы Эльбруса на фоне солнечного неба, до сих пор забыть не могу.

А то ещё приятно было в руке держать рубль советский, юбилейный. Он такой тяжёленький был, такое ощущение в руке приятное было. Доллар, конечно, радует, причём всех, но тяжести такой приятной нет, ну нет, и всё.

А от рубля была радость, была. А ещё какое же удовольствие, когда в кино, в темноте, в первый раз рукой возьмёшь её руку, и такое томление в груди. Вот уж удовольствие. Сердце колотится, а она руку не убирает, горячая рука. А ты ведь, прежде чем положить свою руку на её, нервничал, боялся, а вдруг она свою уберёт? А она не убрала. И уже не важно, что там на экране, а важно, что её рука в твоей и слегка даже пожимает твою.

Дальше много чего будет: и поцелуй, и всё остальное, но такого трепета уже никогда. Ах, какая же красота – любить!

А ещё счастье, когда ничего не болит. Но это уже из области фантастики. Всё реже и реже. Теперь – практически никогда. Но раньше-то было. Как же верно сказал Толстой: «Счастья нет, есть только отблески его».

То есть счастье было в прошлом, а сейчас только воспоминания.

Нет, неправильно. Вот в жару входишь в прохладную морскую воду, и вот оно – счастье, здесь и сейчас. И не в морскую, в реку, в пруд. Прохлада после жары, и поплыл – легко, приятно, счастье!

А если пить хотел и вдруг – кружка холодного пива. Первые три глотка – счастье! Есть оно, счастье.

А ведь он, Толстой, пиво любил, что ж он, не ощущал, что ли, как хорошо? Пятый, шестой глоток – это уже не то, но первые три – счастье в чистом виде.

А почитать Бунина. Это ж такое удовольствие, как это человек умел складывать так слова, что через сто двадцать лет читаешь, и просто счастье. Его нет, а ты с ним говоришь, с умным человеком, – это же счастье, понимать, как он красиво писал.

Нет, много чего хорошего есть в жизни.

Радость общения с любимыми людьми. Вот хоть о ерунде говоришь, а тебе про него всё интересно, потому что он свой, родной, – и вот она, радость.

А какая радость не видеть того, кого видеть не хочешь. Это же тоже счастье. Нет его – и хорошо.

Господи! Спасибо тебе за жизнь. Так в ней всё интересно. Подольше бы не кончалась.

Завидовал ли я ему? Нет. «Нищий не завидует Абрамовичу. Нищий завидует другому нищему, которому подали больше». Какой-то умный человек сказал. Не я. Кто, не помню, но хорошо сказано.