Господин горных дорог
Шрифт:
Божка поднялся и отвесил ведьме поклон.
— Спасибо за совет, матушка. Готовь Келе приданное и подвенечное, пойду к чужаку — разговаривать.
Григор воспринял предложение старосты спокойно, просто сразу же ответил отказом.
— Помилуйте, господин! Божка поднял руки. — До весны вам через горы не пройти, ничего уж не поделаешь. Да и оставить просто так мы вас не можем. Деревня у нас небогатая, жители не поймут, если я чужака пригрею. Вы уж простите, господин. А женитесь на нашей девке, вроде и не чужой уже.
— И кого вы мне намерены подсунуть? — нахмурился Григор. — Местную конопатую дурнушку?
— Что вы! — староста всплеснул руками. — Кела! Она, понятно, не сравниться с городскими кралями, но собой недурна.
— Внучка этой сумасшедшей старухи?
Григор усмехнулся. Конечно, для деревенских, да и для городских красавиц Кела была чересчур худа, но дурнушкой ее не назвать. Ко всему в девушке привлекали волосы — густые, длинные, оттенка темной меди.
— Пожалуй, я согласен, — кивнул Григор.
Согласием Келы никто интересоваться не стал. В назначенный день — откладывать особо не стали и решили сыграть свадьбу вторицей* — девушку обрядили в богато вышитый наряд. Деревня была невелика, так что свадебный поезд добрался до домика Летцы пешком. Впереди сват — сам староста — чуть поодаль хмурый жених, в своем черном городском платье, украшенном лентами. От его надменности Келу просто трясло.
— Стерпится-слюбится, — назидательно сказала Летца.
Она, не смущаясь внучки и почтенных крестянок-мамок, сгребала в сундук свои вещи. Ведьма не пожелала мешать молодым, и тут как раз кстати староста выделил ей новую избушку «за дельный совет». В этом крылось что-то неприятное, злое, у Келы аж закололо кончики пальцев. Или это из-за жесткой вышивки на переднике, в который она вцепилась?
Свадебная церемония почти не отпечаталась в голове у Келы. Только недоумевающие глаза отца Афония и странный блеск глаз чужака. Теперь — ее мужа. Он поцеловал ее, как того требовал обычай, и губы были холодные. Кела обмерла.
На свадебный пир староста не поскупился, тем более, еды этой осенью было вдосталь. Хотя Летца и пророчила суровую злую зиму, а свадьбу чужака сыграли на славу. К вечеру молодых проводили до покосившегося домика ведьмы — бывшего домика ведьмы — и оставили. Кела замерла у окна, стараясь не оборачиваться. Из лавок, досок и ароматных набитых травой тюфяков, как и положено, собрали брачную постель. Без сундуков и утвари было бы пусто, но проклятая кровать занимала почти всю горницу. А на том малом свободном месте, что оставалось у печки, стоял Григор, медленно раздеваясь.
— Иди сюда, — холодно приказал он.
И как только чужак мог показаться Келе красивым? Он был надменен и изнежен, и глаза у него были злые. Защищаясь, Кела обхватила себя за плечи — как нелепо — и прижалась к стене. Чужак обогнул кровать и подошел к ней. Руки у него были с узкими кистями и тонкими пальцами, как у болотного закликуши*. Сначала на пол полетел венчальный венок, а когда руки потянулись к застежке платья, Кела завизжала.
— Ты должна слушаться меня, жена, — скривился Григор. — Снимай платье и иди в постель.
Взгляд у него был такой холодный и жуткий, что Кела поспешила подчиниться. Она расстегнула крючки свадебного наряда, сняла нижнюю юбку и, крепко зажмурившись, юркнула под одеяло.
Григор был настойчив, почти жесток, и руки и губы его были ледяные, словно у мертвеца. Когда пытка закончилась, Келе оставалось только лечь на край постели, чтобы оказаться подальше от мужа, и заглушить рыдания подушкой. Вот дыхание Григора выровнялось, и стало понятно, что он спит; Кела осторожно встала, прокралась к печке. Летца, пусть и неохотно, обучила внучку кое какой ворожбе. Вот трава ворочай, с ней можно приворожить любого. А эти голубоватые невзрачные метелки — сильнейший яд, горная смерть. Даже нескольких мелких веточек хватит, чтобы человек, пусть самый сильный, умер в мучениях. Кела помяла горную смерть в руках, после чего с отвращением вышвырнула за дверь. Что это она, в самом деле?!
Да, семейная жизнь с чужаком не сахар, но мысли об убийстве больше не приходили в голову Келе. Ни днем, когда под презрительным взглядом мужа она пыталась вести их скудное хозяйство, ни ночью, когда она вынуждена была терпеть его ласки. Хветродуй-младшой следом за луной шел на убыль, приближалась Духова ночь, когда наступает зима и Дикая охота* с разбегу выезжает на свои угодья.
Отец Афоний называл этот порубежник днем Всех Святых и корил горожан за темноту и суеверие, ведь святые завсегда спасут страждущих от бесов. Крестьяне торопливо крестились и продолжали мастерить обереги. За полседмицы до Духовой ночи Кела взяла баночку с белой краской и принялась поновлять защитный знак над дверью.
— Неужели нечисть осмеливается тронуть ведьму? — услышала она голос Григора.
Чужак — ее муж — сидел на крыльце, следя глазами за извилистым путем кисти.
— Писание говорит, что черти уносят душу ведьмы в ад, — по возможности любезно ответила Кела.
— Вы здесь не верите в Писание, — возразил Григор. — Верите черт знает во что.
Кела сделала последний завиток и начала спускаться, но одна из ступенек, видимо, совсем прогнившая, обломилась. Выронив банке, Кела со вскриком попыталась нащупать опору. Холодные крепкие руки вовремя подхватили ее. Вид у Григора был немного разозленный.
— Убиться вздумала… жена?
Он никогда не звал ее по имени. Кела выпуталась из цепких объятий и взялась за лестницу. Три ступеньки и впрямь превратились в труху. Их нужно было заменить еще летом, но руки не доходили. Кела убрала лестницу в сарай, кое-как собрала с дороги разлившуюся краску и ушла готовить обед. Даже забыла поблагодарить мужа, хотя было за что.
В Духову ночь, чтобы высказать свое расположение, староста позвал Григора на праздник последнего Костра. Даже прислал в дом красивые одежды, вызвавшие у Григора привычную брезгливость. Тем не менее, Кела отгладила их, разложила на лавке и отправилась спать.
Григор в эту ночь не трогал ее, можно было бы отдохнуть, но сон как назло не шел. А стоило забыться на несколько минут, начинались кошмары. Уже под утро пригрезилось огромное маковое поле, а посреди него — страшное пугало с головой-тыквой. Оно покачивалось на ветру, скрипя, и глаза у него горели, как уголья. И вдруг оно завращало глазами и взревело: «Какова мать, такова и дочь!». Кела подскочила, вытирая с лица пот. Было еще темно, и Григор крепко спал, свернувшись под одеялом калачиком. Черты его лица заострились, как у покойника, отчего Келе стало страшно. Она коснулась щеки мужа, чтобы убедиться, что он живой и настоящий, а не подменок-чурбан. Хотя, он и так чурбан.