Господин канонир
Шрифт:
— Беззаботные рыбешки, — вздохнул Габерон, закрывая иллюминатор, — Пляшете средь облаков и горя не знаете…
Судя по форме облаков, «Вобла» шла не выше трех тысяч футов. То-то по каютам шныряют карпы… Еще вчера вечером баркентина барражировала на отметке в десять тысяч. Значит, ночью «Малефакс» сменил эшелон. И правильно сделал. В этих краях дневные пассаты изменчивы и капризны, как нрав красавицы столичного острова. Днем они ревут в высоте, как голодные демоны, зато к темноте стихают и едва шепчут. В такие моменты лучший способ сохранить скорость — снизиться до предельно малых высот, где ветра не отличаются буйным нравом и скоростью, зато постоянны и стабильны. Идя в их неспешном течении, корабль может сделать
Грамотный навигатор знает, когда надо менять высоту, когда кораблю лучше держаться стремительных высоких течений, таких как Дрычунчик и Щучий хвост, а когда — снизиться и ползти над самым Маревом, ловя малейшие дуновения ветра. Габерон прикинул, что баркентина сейчас делает верных десять узлов и постепенно набирает высоту, пытаясь нащупать более основательные и сильные течения.
Что ж, каждому свое. Дело канонира — заниматься пушками, а не ловить по небу сквозняки. Для этой работы существует корабельный гомункул. Правда, есть вещи, еще более важные, чем пушки…
Все еще продолжая насвистывать, Габерон принялся за утренний туалет.
Добрую половину его по-офицерски просторной каюты занимали столы и трюмо, вся поверхность которых была завалена самыми разными приспособлениями для поддержания внешности в надлежащем состоянии — щетками с короткой и длинной щетиной, массажными губками, питательными компрессами, склянками с декоктами, настоями и притирками, баночками увлажняющих кремов, очищающих снадобий и ароматических солей…
Габерон с облегчением убедился в том, что вторжение карпа не причинило его арсеналу заметного ущерба, разве что платяная щетка лишилась половины щетины, а один из шелковых платков — его драгоценных шелковых платков, которые он купил на Чжунхуа! — пропах рыбой настолько, что годился разве что для оберточной бумаги. Страдальчески поморщившись, Габерон принялся приводить себя в порядок.
Вымыл с питательным бальзамом лицо, разглаживая кожу, чтоб не образовалось морщин. Аккуратно выдернул специальным серебряным пинцетом несколько лишних волосков в углах бровей. Добрых пять минут ожесточенно чистил зубы, с удовольствием отплевываясь в иллюминатор, после чего прополоскал горло мятной настойкой. Под конец он вооружился бритвой, заточенной лучше пиратского ножа и, высунув язык, принялся подбривать бороду, добиваясь полной симметрии и идеальных форм. К тому моменту, когда дело дошло до увлажняющего крема и очищающего скраба, он уже ощущал себя воодушевленным и полным сил. Сложнее всего было с волосами. Габерону потребовалось много времени и сил, чтоб уложить их правильным образом, с небрежностью, градус которой был высчитан куда точнее, чем «Малефакс» высчитывал курс корабля по навигационным картам.
Не менее важным делом был выбор утреннего туалета. В каюте Габерона располагалось шесть шкафов, и все они были забиты вещами, сшитыми в свое время лучшими портными Унии и ее цивилизованных окрестностей. Этих вещей хватило бы, чтоб облачить команду небольшой шхуны, но Габерон не спешил делать выбор.
— Дублет каледонийской шерсти до середины бедра? — задумчиво бормотал он, разглядывая ткань, — Нет, не пойдет. Безнадежно устарел еще в прошлом году. Появляться в таком на палубе — откровенный вызов общественному мнению и чувству вкуса. Ага, вот очень милый жиппон[1]… Как сейчас помню, сшил его на Маренго. Прекрасный цвет, но, кажется, немного полинял… Нет, не годится. Главный канонир пиратского корабля не может выглядеть как оборванец! И уж конечно я не могу позволить себе надеть этот саржевый фрак, я надевал его в прошлый четверг, обо мне могут подумать невесть что… А вот это, может быть, ничего… Жилет, прямо скажем, весьма невзрачен, но в сочетании с этой серой фильдеперсовой сорочкой может быть вполне сносен… Главное, никакого жюстокора[2] —
Он с удовольствием закончил бы ансамбль парой эполетов с витыми шнурами и серебряной канителью, но, к своему огорчению, смог обнаружить лишь один. Второй как сквозь облака провалился. Что ж, философски рассудил он, на все воля Розы.
Окончательно облачившись, Габерон изящно повязал на шею шелковый платок и потратил еще две минуты на выбор подходящих духов. Только дуракам позволительно считать, что духи можно взять любые — их аромат должен идеально гармонировать с костюмом, кроме того, необходимо учитывать множество таких важных факторов, как время дня, настроение, погода и даже атмосферное давление…
— «Старый бриг?» — бормотал Габерон, разглядывая тяжелые резные флаконы, — Не слишком ли резко? Может, лучше «Ласковый корсар»? Там, по крайней мере, нет этих приторных пачулей… А может, «Кофейный бриз»? Или слишком легкомысленно?..
Подумав некоторое время, Габерон усмехнулся и взял граненый флакон «Квартермейстера». Запах у этих духов был такой, что сшибал с ног на расстоянии в несколько шагов. Запах, сочетавший в себе пороховую гарь, разящий ром и едкий табак, идеально подходящий для опытного флибустьера. Габерон щедро смочил духами шею и виски и подмигнул собственному отражению в одном из зеркал. Результатом он остался доволен — из зеркала на него смотрел привлекательный мужчина лет тридцати с небольшим, обаятельный, галантный, превосходно выглядящий и не лишенный явственного пиратского шарма.
Закончив с утренним туалетом, Габерон щелкнул крышкой жилетных часов и убедился в том, что пробило два часа дня. На самом деле, это ровным счетом ничего не означало. С тем же успехом часы могли отмерить девять часов пополудни или полночь. На борту «Воблы» часам всегда было опасно доверять. Оказавшись в постоянном магическом поле, они начинали жить своей собственной жизнью, нимало не заботясь о нуждах экипажа и его представлениях о дневном распорядке. Даже самый надежный хронометр, оказавшись на пиратской баркентине, в скором времени начинал вести себя как разнузданный пьяница, действуя по собственному разумению и нимало не считаясь с удобством окружающих. Ему ничего не стоило возвестить полдень на рассвете или позвать хозяина на обед среди глубокой ночи.
Бывали случаи, когда часовая стрелка за день успевала обойти циферблат не меньше двадцати раз, точно торопясь куда-то. В другие дни, напротив, ею овладевала апатия — и стрелка застывала на месте, смущая хозяина часов немым укором. Иной раз хронометром овладевал дух скаредности — за весь день они отсчитывали жалкие две-три минуты, да и те — с жадностью ростовщика, отсчитывающего монеты. Как-то раз полдень на «Вобле» длился почти полную неделю, причем все часы на борту были в этом совершенно единодушны.
Некоторое время капитанесса пыталась бороться с этим парадоксом. Она была слишком молода и слишком верила в важность единого часового пояса на борту корабля, полагая, что команда, каждый член которой живет в собственном, обособленном времени или даже вовсе вне всякого времени, никогда не сможет добиться слаженности. Для этого она приказала назначать дежурного на мостик и регулярно отбивать склянки, как это заведено на всех военных кораблях Унии. Идея была хороша, но сработала не лучшим образом. Если в смену Дядюшки Крунча склянки отбивались с завидной регулярностью и равным интервалом, то в смену самой капитанессы частенько путались, сбивая всех с толку, а в смену Шму и вовсе молчали — большой медной рынды ассассин боялась как огня. Одной темной ночью, про которую Габерон хотел бы забыть, склянки отбили пятьдесят шесть раз подряд — и отбили бы еще столько же, если бы кто-то не вырвал из пасти у разъяренного вомбата рында-булинь[3].