Господин Малоссен
Шрифт:
5
О вы, прячущиеся за круглыми стеклами окуляров предвзятости, всегда готовые на крайности: то вместе со всеми бурно выражать свой восторг, то так же скопом устраивать скандал, – если вы заметите в толпе троих худосочных малышей – один в розовых очках, – которые плетутся по Бельвильскому бульвару, выгнув спину, держась за живот, переваливаясь по-утиному, тяжело, словно женщины на сносях, не думайте, что в Бельвиле залетают малолетние.
Нет!
Лучше посмотрите на противоположный тротуар.
Это они меня передразнивают,
Это надо мной они смеются.
Вот я им сейчас…
Это факт: с первых недель беременности Жюли Бенжамен Малоссен, козел отпущения с железным лбом, был выбит из колеи. Забыв про свое первое лицо единственного числа, он ходил теперь неспешно, выставив живот вперед, непременно косолапя. А Лейла, Нурдин и Малыш его передразнивали. Превосходный Джулиус, казалось, не понимал, что творится с его хозяином.
Жюли потешалась:
– Что, Бенжамен, сопереживаешь?
Малоссен в положении. К работе непригоден.
Он замучил уже весь издательский дом «Тальон» с этой своей новой жизнью, которая должна скоро появиться на свет. Он говорил об этой жизни даже с авторами, потратившими свою на рукописи, которые он им возвращал. Он разговаривал сам с собой, вопрошая, не напрасный ли это труд – создавать, и не преступление ли – воссоздавать, то есть воспроизводить. И находил-таки массу отягчающих обстоятельств своего «преступления».
– Всех козлов отпущения следует кастрировать еще в добрачном возрасте.
Среди прочих подобных мыслей одна особенно глубоко засела у него в голове:
– Такая дрянь непременно передастся по наследству… поди узнай, в чем его обвинят, моего кроху, не успеет он и носа показать наружу.
Он изводил самых близких своих друзей.
– Не преувеличивай, Бенжамен.
– Если я и преувеличиваю, Лусса, то в том, что не вижу всей глубины настоящего положения вещей – вот что ты мне только что сказал. Искренне тебе благодарен. Ты меня подбодрил.
На самом деле, там, в глубине, еще мрачнее, чем я предполагал.
Впервые в жизни он занял позицию обвинителя:
– Это вы виноваты, Ваше Величество! Вы превратили меня в производителя, прикрываясь своей девственностью.
Королева Забо и не собиралась оправдываться:
– У меня работа такая – посылать людей в пекло.
Тогда он искал других собеседников.
– А как у вас, Макон, все в порядке?
Секретарша Макон жалела его:
– Я все тщательно взвесила, господин Малоссен, и пришла к выводу, что за всю свою жизнь не знала ни одного счастливого мгновения. Ни одного.
Тут вмешивался коммерческий директор Калиньяк:
– Что ты привязался к бедной Макон, Бенжамен? Ты нас всех уже достал.
– У тебя, Калиньяк, вместо сердца – мяч для регби: толстая кожа, а внутри ничего, воздух.
Он так всех измотал, что они уже не понимали, как им хватило сил вообще родиться.
Иногда болезнь отступала, правда ненадолго.
Издательство хирело.
Наконец Королева Забо решила, как отрезала:
– Хорошо, Малоссен, отправляю вас в декретный отпуск. Девять
Не успел Малоссен освободиться от работы, как сразу же набросился на медицину. Он отправился к Марти, их семейному врачу, который пару-тройку раз уже спасал их от верной смерти; так вот, Малоссен теперь взялся за него. Он не стал говорить с ним о будущем ребенке, а просто сразу напустился на него:
– У вас одно на уме, как же: спасать людей, спасать людей! Могли хотя бы подумать, что с ними дальше будет…
Профессор Марти спокойно слушал, как Малоссен развивает эту тему. Профессор Марти был терпелив со своими пациентами. Не то чтобы он возводил терпение в ранг добродетели, однако оно весьма помогало в его клинических исследованиях. Сначала он засомневался, не всадили ли ненароком еще одну пулю в лоб его козлику, потом отбросил эту гипотезу, стал искать в другом направлении и наконец прервал-таки эти бурные излияния, установив верный, по его мнению, диагноз:
– Скажите, Малоссен, вы тут пыль-то поднимаете случаем не потому, что скоро станете папочкой?
– Потому.
– Прекрасно. Полмиллиарда индусов, весьма вероятно, находятся сейчас в том же положении, что и вы. Что конкретно вас интересует?
– Имя лучшего в мире акушера. Вы хорошо меня расслышали, доктор? Лучшего!
– Френкель.
– Не знаю такого.
– Потому что он не только самый лучший, но и самый скромный. Вы никогда не увидите его на телеэкране, это не какой-нибудь там Бертольд. Вместе с тем он столько раз принимал роды у звезд, членов монархических династий и прочих важных персон, сколько вы не наговорили еще глупостей за то время, как узнали, что Жюли ждет ребенка.
– Френкель?
– Маттиас Френкель.
В тот вечер Малоссен примчал домой как ошпаренный, схватил Жюли под локоть, и вдвоем они поднялись к себе в комнату так быстро, словно собирались немедля сварганить своему будущему отпрыску близнеца.
– Жюли, – сказал он, – Жюли, бросай своего гинеколога и отправляйся к доктору Френкелю.
– Я всегда делаю так, как сама захочу, Бенжамен. Но в данном случае наши с тобой желания совпадают: я как раз к Френкелю и хожу с самого своего первого цикла.
– То есть ты его знаешь?
– Ты тоже его знаешь. Вспомни: несколько лет назад, на той конференции лиги противников абортов, там еще был этот людоед Леонар, а мне надо было написать несколько строк… ну, вспомнил? Ты пришел вместе со мной, это было наше первое появление в обществе… Френкель там тоже присутствовал.
Малоссен отпрянул от Жюли, будто его током ударило. Да, теперь он ясно видел Френкеля, сидящего за столом на этой самой конференции: какая-то недоделанная оглобля, а не человек, весь из костей и сухожилий, космы топорщатся ежиком, как иглы бенгальских огней, а взгляд такой отстраненный, будто он узрел самого Святого Духа во плоти. Малоссен не только вновь увидел его, но и вспомнил, что тот говорил. И сам себе не поверил.