Господин Малоссен
Шрифт:
– Правое крыло, с глухой стеной – фильмотека. Амбар в триста квадратных метров, где Барнабе тайком изводил километры пленки.
– Как изводил?
– А такой монтаж – по наитию. Здесь вырежем – сюда вставим. Теория Барнабе: киносинкретизм! Граф Дракула встречается с Кинг-Конгом в салонах Мариенбада… и другие фокусы. Сюзанну ждут большие сюрпризы.
– И что, старый Иов позволял вам это делать?
– Я же тебе говорю, что он никогда не смотрел один и тот же фильм дважды. Идем?
Где-то я уже видел эту дверь: массивного дерева, с крупными шляпками гвоздей в стрельчатом
– Я знаю эту дверь!
– Да, это дверь графа Царева. Шёдзак подарил ее Маттиасу после родов своей племянницы, а Маттиас, естественно, отдал ее Иову.
– Почему, естественно?
– Маттиас разве что не отдавал родителям заработанные деньги. А с подарками актеров, режиссеров и продюсеров они с Иовом уже просто не знали, что делать. Настоящие дипломатические дары. С каждым метром проданной пленки, с каждыми очередными родами им всё несли и несли. Вот увидишь, этот дом – какой-то музей иллюзий.
Я уже не слушал Жюли. Мне не нравился взгляд кентавра. Впервые после того, как мы отправились в путь – словно все винные пары, скопившиеся за это время, испарились разом, – я вдруг ясно вспомнил настоящую причину этого путешествия, откуда мы приехали, зачем мы здесь и с кем мы могли встретиться за этой дверью. Я схватил Жюли за руку в тот момент, когда она взялась за ручку молотка.
– Подожди. Ты уверена, что хочешь видеть Маттиаса?
Быстрый взгляд.
– Я думаю, его здесь нет. А если он и в самом деле на месте, то, насколько я помню, у нас были к нему вопросы, разве нет?
Два коротких удара, один длинный отозвались в самом сердце дома.
– Это мой код. Иов знает, что это я, и ему не надо спускаться.
И правда, дверь графа Царева была не заперта. Она заскрипела – как и полагается, – открывая просторный, выложенный сверкающей плиткой холл, весь залитый светом, вплоть до тяжелых перил вычурной дубовой лестницы.
– А лестницу узнаешь?
Нет, я не узнавал эту лестницу. Мы принадлежали к разным слоям общества.
– Ну как же, Ренуар! Лестница из фильма «Правила игры». И плиточный пол тоже, как и охотничий трофей, там, в глубине.
– А выездная лошадь?
Деревянный конь с вытаращенными глазами и рядом огромных зубов, обнаженных в яростном ржании, вздыбленный на постаменте, в тени, слева от двери, готов был подмять непрошеного гостя.
– Привет от Бунюэля: «Забытые».
И снова, второй раз за этот день, я подумал о Клемане. Больше того, я увидел Клемана, как если бы он вошел в эту дверь вслед за нами! Клеман в раю! Ему-то не составило бы никакого труда распознать всех кукол Трынки из «Похождений бравого солдата Швейка», расставленных на консоли в стиле Виктора Луи [26] – подарок Гитри, я имею в виду консоль, – или позорный меч Расёмона, повешенный над фисгармонией Лона Чейни, он узнал бы и галерею портретов, развешанных вдоль лестницы под невообразимой люстрой из Топкапы [27] .
26
Виктор Луи (1731-1811), французский
27
Топкапа, дворец турецких султанов в Стамбуле (XV– XIX вв.); ныне – один из богатейших музеев искусства ислама.
– Родственники? – спросил я у Жюли, указывая на портреты. – Семья Бернарден?
Жюли шла впереди меня.
– Тише! Нет, Бергман! – прошептала она. – Портреты и медальоны из «Улыбки летней ночи». Все собрание.
– Вот здесь и надо устроить вашу фильмотеку… разобрать «Зебру» по камешкам и собрать здесь, в амбаре.
– Да, помолчи же…
Улыбаясь, она шла впереди меня. С каждой ступенькой она возвращалась в юность. Знак рукой: «Стой там». Палец к губам: «Молчок!» Ритуал из детства. Сделать вид, что мы застигли старого Иова врасплох, хотя в этот летний час он никого другого и не ждал. Она войдет без стука: «Что нового, старая развалина?» Бесцеремонность девчонки и дежурный ответ: «Ненавижу молодежь! Эта любовь молодых к старикам… какая гадость!» И долгий интересный вечер впереди.
Дойдя до двери, Жюли показывает мне на табличку. В самом деле: «С 16:00 до 17:05 – тихий час. Не входить под страхом смерти!» Ровный аккуратный почерк, фиолетовые чернила. Она бесшумно снимает табличку, улыбается мне напоследок, поворачивает ручку двери, открывает и входит.
И кабинет старого Иова взрывается.
Взрывается!
Почти бесшумно.
Как порыв сквозняка.
Мою Жюли отбрасывает к стене коридора, как в замедленной съемке.
Выбивает из кабинета дыханием дракона, которое обдает ее пламенем.
И только потом я слышу взрыв.
И вижу, как загораются волосы Жюли. Я кричу. Бросаюсь к ней. Срываю с себя рубашку, накидываю ей на голову и – скорее вниз, вместе с ней. Три двери, одна за другой, взрываются у нас за спиной. Ловушка, всё заминировано. Мы – ноги в руки и бегом по плиткам Ренуара, вон отсюда, сквозь пекло, согнувшись пополам, спотыкаясь, падая в траву, как можно дальше, под дождем разбитых стекол, и я накрываю рукой голову Жюли, на которой все еще моя рубашка. И тут входная дверь изрыгает свою порцию адского пламени.
– Берегись!
Едва успеваем увернуться, как бронзовый кентавр копьем вонзается в то место, где мы только что залегли, переводя дыхание.
– Дальше! Быстро!
Схватив Жюли за руку, я бросаюсь прямо вперед.
– Бежим!
– Я ничего не вижу!
– Шевели ногами! Беги! Я здесь! Я тебя держу!
Один взрыв за другим бросают нам вслед осколки стекол и черепицы, извергают пламя, которое внезапно накрывается прожорливо рычащей лавиной.
Падаем за какую-то липу.
– Дай взглянуть!
Я стал разматывать рубашку. Жюли вскрикнула от боли.
– Осторожно!
Брови отошли вместе с тряпкой.
– О! Господи!
Она прячет глаза. Почерневшие от огня руки. Вздувшиеся волдырями запястья.
– Убери руки, Жюли, дай взглянуть!
Она с трудом убирает ладони. Волосы, брови, ресницы!
– Попробуй открыть глаза!
Титаническое усилие! Она пытается. Оплывшие веки. Все лицо, поднятое к солнцу, дрожит, разрисованное ожогами. Я загораживаю солнце. Тень моего лица ложится на ее обожженную кожу.