"Господин мертвец"

Соловьев Константин Сергеевич

Огнеметчик полоснул огнем вдоль края, сгоняя с него тех, кому не терпелось прыгнуть в траншею. Где-то рядом стали рваться гранаты – французы, поняв, что с ходу траншею не взять, засыпали ее своими гостинцами.

На левом фланге ситуация обстояла хуже. Кто-то уже примостил на бруствере «Льюис» и поливал свинцом вдоль траншеи. Дирк разрядил в него ружье, но пуля лишь царапнула галльского петуха на плече. Под прикрытием пулеметного огня французы быстро занимали укрепления. И на каждого, сбитого с ног у бруствера, приходилось по два-три, успешно скатившихся вниз.

Здесь, в траншее, они быстро осваивались. Ощетинившись шипами и стволами,

сноровисто занимали метр за метром, тесня «Висельников» вглубь. Выглянувший со своей позиции Херцог едва не расстался с головой – кто-то из французов попытался размозжить его череп боевым цепом. Учитывая, что снайпер так и не надел шлема, удар был бы смертельным, попади он в цель. Но быстрая реакция всегда была отличительным свойством его натуры. Херцог отбил цеп цевьем своей длинной винтовки, потом отбросил противника прикладом и разрядил «маузер» ему в голову. Голова осталась на месте, но сделалась похожа на выдолбленный птицами грецкий орех, заключенный в прочную скорлупу, но пустой в середке. Все ее содержимое длинной алой лентой украсило стену траншеи.

– Жарче, чем я думал! – крикнул Херцог Дирку, поморщившись, - Прут, как тараканы.

– Забудь о них! Добудь мне танки!

– Уже три на счету!

– Сделай десять!

– Надо менять позицию! Не люблю толчею!

– Тогда убирайся назад! И добудь мне их шкуры!

Херцог нырнул в один из ходов и исчез. Кажется, он успел разозлить свою дичь – оставленный им наблюдательный блиндаж то и дело вздрагивал, принимая очередной снаряд, выпущенный танками и полевыми французскими пушками. Толстый бетон во многих местах покрылся сетью трещин, броневые щиты, изрешеченные шрапнелью и осколками, безвольно висели на своих креплениях. Риттер еще внутри, ведет огонь, надо приказать ему, чтоб выбирался…

Дирк сам не заметил, как оказался в пылу схватки. Французы, копошившиеся в дальнем конце траншеи, оказались совсем близко, так, что он разглядел блеск чужих глаз в прорези шлема. Кто-то ударил его палицей и, хоть он успел повернуться, подставив наплечник, силы в ударе было достаточно, чтоб заставить его присесть.

Откуда их столько взялось? Еще минуту назад было едва ли пятеро. Дирк выстрелил, и вновь промахнулся, прыткий француз успел отскочить с линии выстрела. Более легкие доспехи позволяли ему свободнее маневрировать в мясорубке траншейного боя. Но Дирк быстро свел к нулю это превосходство, пнув противника в пах. Рассчитанный на живых, удар, как ни странно, помог и здесь. Руководствуясь не болью, но инстинктом, француз, вместо того, чтоб воспользоваться моментом и ударить в ответ, попытался прикрыть поврежденный орган. Это было неправильное решение. Палица ударила его в шлем с правой стороны, гранеными стальными перьями пробив его и увязнув в содержимом. Этого оказалось мало. Дирк ударил еще трижды, превратив шлем в бесформенную фигуру, и только после этого француз наконец упал.

– Pour la France! – рявкнул какой-то здоровяк, - Mort aux boches! [111]

И, прежде чем Дирк успел изготовиться к обороне, всадил ему в левый бок пику.

Пика была короткая, спиленная до того размера, который позволял легко орудовать в тесном пространстве. Простое и практичное оружие, снабженное узким и длинным лезвием. Оно пробило сталь под левой рукой «Висельника» и на добрую треть вошло в тело. Дирк вздрогнул и выронил ружье, которое так и не успел перезарядить.

Боли не было, но тело, привычное к ней, все равно не могло спокойно воспринимать увечья, подчинялось давно ненужным и бесполезным рефлексам.

111

(фр.) “За Францию! Смерть бошам!».

Хруст внутри собственного тела, от которого Дирка замутило так, словно внутри еще размещался желудок, был отвратительнее всего. Перед мысленным взором пронеслась картина – лопающиеся ребра, ломающиеся позвонки…

Проклятый француз попытался вытащить пику, чтобы ударить вновь, но та крепко застряла, не захотела вылазить. Дирк ударил его ладонью в прорезь шлема. Получилось не очень удачно, француз успел отдернуть голову. Но при этом дал возможность Дирку высвободить правую руку с зажатой в ней палицей.

Хороший удар, с оттяжкой, такой, от которого приятно ноют все мышцы торса, груди, руки. Этот удар сбил крикуна с ног, но больше оглушил, оставив на шлеме огромную вмятину. Забыв про торчащую в боку Дирка пику, француз вытащил из-за спины короткий топор и собирался уже рубать Дирка по бедру, когда подскочивший Шеффер, извернувшись ужом, вставил ему в смотровую щель ствол своей «трещотки» и надавил спуск.

Скорлупа шлема была слишком прочна для пистолетных пуль, они застучали внутри его, как рассерженные пчелы внутри потревоженного улья. Когда Шеффер вытащил свое оружие, оказалось, что ствол обильно забрызган содержимым черепной коробки. Мертвец в синих вычурных доспехах покорно растянулся на земле, позабыв про топор.

– Вот ты где… - выдохнул Дирк, - Опять где-то шлялся, бездельник? Помоги вытащить эту штуку у меня из бока… Ладно, не надо. Не до нее. Подай патроны. Патронташ на поясе.

Застрявшая в боку пика мешала орудовать левой рукой и Дирк потратил втрое больше времени, чем обычно, чтобы вытряхнуть стрелянные гильзы и вставить патроны. Шеффер тем временем справился еще с одним нападающим старым приемом, который хорошо известен фронтовикам – изобразил удар прикладом, подскочил к прикрывшемуся противнику и ловко всадил ему в шею свой кинжал.

Траншея кипела, французы все прибывали, сталь сшибалась со сталью, и в создавшемся хаосе уже сложно было отличить синие доспехи от серых. Удары палашей, пистолетные хлопки, разрывы гранат и чьи-то истошные крики. Бой, в котором не было ни одного живого человека, мало чем отличался от тех боев, что ведут между собой люди. Разве что, был еще более яростным и безжалостным.

– Унтер! Унтер!

Это был Клейн. Он пробился к Дирку с тыла, его серый панцирь в изобилии был покрыт вмятинами, одна рука висела плетью. Но оставшейся руки ему было достаточно, чтоб удерживать пулемет.

– Надо отходить, унтер!

– Вы с ума сошли! Мы не отдадим им так просто траншею!

Упрямство, типично человеческая черта. Разум Дирка уже понял, что траншея утрачена. Слишком много французов сыпется на голову, слишком рябит в глазах от их доспехов. Количество штурмующих превысило ту критическую отметку, за которой сопротивление еще имеет смысл.

Надо отходить, бросив врагу первую траншею. Это не конец боя, но важный его этап. Брошенную траншею придется отбивать обратно, перераспределив уцелевших «Висельников». Французы же, используя эту траншею как плацдарм, потянутся из нее в соседние, как яд по венам.