Господин посол
Шрифт:
Ветерок шевельнул ветви ясеня - и бумажная птица упала на землю. Уставившись на это белое пятно, напомнившее ему о чайках их медового месяца, Панчо Виванко продолжал размышлять о несчастье, свалившемся на Росалию. Что делать? Если она согласится на аборт, то к кому обратиться? Губы консула дрогнули, лоб и руки покрылись холодным потом. Глупец! Теперь ему все стало ясно. Росалия в самом деле беременна, но ей стыдно признаться в этом. Ведь она так не хотела детей! Они обсудили это сразу же после свадьбы. "Потом, Панчо, сначала, пока мы молоды, мы должны пожить для себя. Может быть, лет через пять-шесть... Но не сейчас. Ну что за жизнь у меня будет в Париже, если мне придется
Виванко поднял голову и посмотрел на резиденцию посла. Подлец! Этот мерзкий индеец повинен в том, что в чреве Росалии, как злокачественная опухоль, растет плод. Что же делать, святой боже? Что делать? Бедняжка Росалия, отчаявшись, может обратиться к какому-нибудь шарлатану. Наглая сводница Нинфа наверняка знает адреса этих чудодеев и, чего доброго, сведет подругу к одному из них... Росалия подвергнется смертельному риску. Но он заставит ее признаться во всем ему, мужу, чтобы вовремя принять необходимые меры.
Виванко снял очки, подышал на стекла и протер их носовым платком. А пока он занимался этим, воображение рисовало ему страшные сцены: Росалия истекает кровью на столе мрачной операционной. "Алло! Кто у телефона? Мистер Виванко? Приезжайте немедленно в морг. Ваша жена только что найдена мертвой в такси. Кровотечение". Кто ему позвонит? Конечно, полиция. Разразится скандал, газеты постараются его раздуть, но ужаснее всего будет смерть Росалии. Бледную, неподвижную, он увидит ее в холодном морге...
Виванко взглянул на самолет, который шел к аэропорту на посадку, потом на часы. Пора приниматься за работу. Он уселся за стол, вытащил из ящика несколько цветных карандашей и, по своему обыкновению, стал рисовать в блокноте. А через несколько минут, уже почти успокоившись, с привычным рвением визировал паспорта и подписывал фактуры.
Д-р Хорхе Молина, тоже сидя за своим столом, изучал документы, относящиеся к вопросу, который этим вечером должен был обсуждаться на заседании Совета ОАГ. Предполагалось направить в Никарагуа комиссию, чтобы установить, насколько обоснованно заявление этой страны, будто бы костариканские самолеты доставляют повстанцев на ее территорию.
Однако он с трудом вникал в суть лежавших перед ним бумаг. Его мысли то и дело возвращались к заметкам, которые он оставил на столе у себя дома и которые свидетельствовали о сомнениях, возникших у автора относительно некоторых подробностей биографии примаса Сакраменто.
Молина встал и тут же почувствовал острую боль в ключице, отдавшуюся затем в плече и в левой руке. Он принялся расхаживать по комнате. Призрак Гриса уже сидел в углу, на своем обычном месте. На Грисе был неизменный спортивный пиджак из серого твида, темно-серые брюки, рубашка с мягким, немного смявшимся воротничком и темный галстук. Некоторая небрежность туалета, свойственная ученым, не лишала его, как это ни странно, элегантности. Молина знал, что спросит у него призрак.
– Значит, ты считаешь, что сможешь честно написать хвалебную биографию архиепископа - примаса Сакраменто, несмотря на то, что ты о нем знаешь?
– А почему бы и нет? Он обаятельный человек.
– Не спорю. Но мне он кажется скорее последователем Макиавелли, нежели Христа.
– Это твое право.
– Я сожалею, что ты заинтересовался личностью, которая, неожиданно возникнув перед тобой, грозит нарушить твои первоначальные планы...
– Ты намекаешь на падре Каталино. Не стану отрицать, я никогда не предполагал, что этот скромный провинциальный викарий займет столь важное место в моей работе. Однако...
Грис улыбнулся, а Молина продолжал говорить, положив руки на бедра и расправив грудь.
– Однако этот сельский священник жил в то же время, что и дон Панфило, и сравнение с ним явно не в пользу последнего. Они родились в одном и том же году - в тысяча восемьсот девяностом. Панфило - в роскошном особняке Парамо, в знатной семье, кичившейся своим дворянским происхождением и богатством, которое было нажито главным образом на эксплуатации серебряных рудников в конце восемнадцатого столетия...Правильно? Каталино же, сын крестьянина, подобно Иисусу, родился в хлеву...
– Должен заметить, что, несмотря на свою хваленую логику, которая отвратила тебя от бога, ты, Грис, неизлечимый романтик. Верно, Каталино появился на свет в убогой хижине с глинобитными стенами и соломенной крышей и его родители были крестьянами, но, по-моему, нельзя ставить человеку в вину его знатное или низкое происхождение. Игнасио де Лойола родился в благородной и богатой семье, но это не помешало ему стать тем, кем он стал. Габриэль Элиодоро тоже родился в хлеву, если употребить твой образ, и мы с тобой знаем, что поэтому он вовсе не превратился в святого. Скорее наоборот!
Послышался смех Гриса.
– И пока дон Панфило Аранго-и-Арагон, сотрапезник и друг диктатора, поддерживает близкие отношения с политическими деятелями и миллионерами, никогда не подвергая критике их мораль и обычаи, пока он вращается в великосветском обществе и живет по-княжески, падре Каталино Сендер выполняет свои обязанности в провинциальном, бедном приходе, делясь по-христиански своим горьким хлебом с крестьянами, которых он часто защищает от могущественных землевладельцев.
Кто это сказал? Он, Молина, или этот проклятый эмигрант? А может, кто-то третий, в ком слились они оба каким-то чудовищным образом? Ибо министр-советник слышал чей-то невыразительный, монотонный, без интонаций голос, который иногда произносил отдельные слова, а иногда целые предложения с выводами и обобщениями.
– Когда Хуан Бальса поднял крестьян на восстание против диктатуры Антонио Марии Чаморро и укрылся со своими партизанами в горах, молодой падре Каталино, лишь недавно принявший посвящение, не раз покидал свое ранчо в Соледад-дель-Мар и с риском для жизни поднимался в горы Сьерра-да-Кавейра, чтобы исповедовать и причащать мятежников. А в это время дон Панфило произносил в кафедральном соборе Серро-Эрмосо яростные проповеди, в которых обрушивался на Хуана Бальсу как на "безбожника, кровавого бандита" и призывал кару божью на его голову. Дон Панфило был любимцем не только архиепископа дона Эрминио Ормасабаля, сделавшего его своим секретарем, но и любимцем общества, которое по воскресеньям заполняло собор, чтобы послушать изысканные проповеди молодого священника, красноречивого, как Цицерон, и прекрасного, как языческий бог древних греков. Дон Панфило отлично знал - да и как ему было не знать!
– что внушает отнюдь не платонические чувства великосветским дамам, чьи салоны, а возможно, и спальни он посещал. В те времена воскресные проповеди дона Панфило собирали народу не меньше, чем хороший спектакль. Потому что твой герой - прежде всего актер, который умеет владеть голосом, делать в нужных местах драматические паузы и заранее отрепетированные жесты. Ты сам знаешь, что он влюблен в свою осанку, свое лицо, свой ум, свои манеры, голос, руки, эти аристократические руки! Словом, типичный победитель. А отец Каталино год за годом волочил подол своей грубой сутаны по пыли и грязи Соледад-дель-Мар, утешал больных и страждущих, плакал и молился, когда был не в состоянии спасти чью-нибудь жизнь или накормить голодного...