Господин следователь
Шрифт:
Двойнишников, старый-старый, а тяжеленный, еле допер. Бросил труп, сам домой пошел. Озирался — не видит ли кто, не спустят ли собак? Но ничего, ни один пес не залаял. Темно уже, но луна светила — увидел, что сапоги все в крови. Помыл их в луже. Дома жена спит, слуги спят. Свечу зажег, одежду с себя снял. Осмотрел — штаны не испачкались, а вот сюртук никуда не годен. Вся грудь и бока в крови. Оставлять нельзя. Прислуга сразу к уряднику побежит. В пруду утопить? Возни много, да и пруд мелкий. Закопать, так кто-нибудь рыхлую землю увидит, откопает из любопытства.
— Умный вы человек, Захар Семенович, — искренне похвалил я Дунилина, придвигая ему бумаги. — Будьте любезны, ознакомьтесь. Если со всем согласны — распишитесь в конце. Указать не забудьте, что все верно.
[1] Эдгар Аллан По. Похищенное письмо.
[2] На всякий случай сообщаю, что крепостной, ставший рекрутом и члены его семьи, если успел жениться, становились лично свободными.
[3] Игнатьевы и Комаровские имели графские титулы.
Эпилог
Дело по обвинению Дунилина Захара Семеновича я до ума довел Какое убийство — умышленное, иное, решать прокурору. Оставалась мелочевка — получить показания жены незаконнорожденного дворянина, его прислуги и мальчишки, что относил записку.
Супругу Дунилина допрашивал сам, остальных свидетелей поручил городовым.
Елизавета Сергеевна Дунилина, как водится, ничего не знает, ничего не видела. В ночь убийства спать легла рано, утром проснулась — муж рядом.
Прислуга же показала, что барин явился поздно, долго «шебурошился», выходил из дома. Мальчишка — сынок Селезневых, со слезами рассказывал, что дед Антип его попросил никому о записке не говорить, за что дал рубль!
Городовой Смирнов, которому было поручено опросить мальчонку, со смехом сказал — дескать, он только за порог, как Варвара Селезнева принялась пороть парня. Правильно, целый рубль от родной мамки укрыл.
Кажется, все в порядке. Не то, что помощник прокурора Виноградов, но и мой научный руководитель Михаил Анатольевич не придрался бы. До меня от него сбежали два аспиранта, только я и выдержал — безропотно сносил тыканье носом в неточное использование терминов и пропущенные знаки препинания. Зато на защите ни одного голоса против! Даже вопросов не было — раз уж у Михаила Анатольевича был, чего спрашивать?
Из-за важности дела — землевладелец Дунилин, это вам кузнец Шадрунов, материалы передавал не помощнику, а самому прокурору.
Эмиль Эмильевич Книснец — окружной прокурор, только ахал и восхищался моей проницательностью и умом. Мол — как это догадался искать следы совершенного преступления в прошлом? Я, человек скромный, не стал объяснять, что читал некогда романы Агаты Кристи.
В субботу, сбежав со службы на час раньше, провожал из гимназии Елену Георгиевну с подругой. Разговаривали о какой-то ерунде, я помалкивал, предоставляя болтать Татьяне Виноградовой.
С Танечкой мы помирились. Папаша ей объяснил, что пошутил насчет учительства, а молодой следователь принял все за чистую монету. К слову — если поначалу я воспринял дочку помощника прокурора как болтушку-толстушку, теперь отношение изменилось. Танечка мечтала отправиться в Санкт-Петербург и поступить на словесно-историческое отделение Бестужевских курсов. Я чуть не завопил — коллега, но вовремя прикусил язык. Хорошо, что девушка собиралась не на физико-математическое отделение этих же курсов, принялась бы задавать вопросы.
Только дойдя до ворот, Елена сказала:
— Тетушка папеньке с маменькой в Белозерск письмо отправила.
Стало быть, есть шанс, что получу официальное разрешение на ухаживание. Ох, как все сложно-то!
В воскресенье занимался хозяйственными делами. Наталья Никифоровна решила, что пришло время вставлять зимние рамы. Целиком и полностью согласен — пора. Сентябрь, а такое ощущение, что поздняя осень.
Хозяйка не слишком сопротивлялась, когда я предложил свою помощь — притащить вторые рамы из сарая, где хранится всякая всячина. Их не много семь штук, на семь окон — три спереди, остальные по бокам.
В понедельник, прямо с утра, осознал, что заболел. Судя по ощущениям — ОРЗ. Насморк, голова побаливает, а температуру даже без градусника определю — не меньше 38. Встав, умылся, оделся. Впервые отказался от завтрака, чем привел в недоумение хозяйку.
— Иван Александрович, — с беспокойством сказала Наталья Никифоровна, прикладывая ладонь к моему лбу. — Да у тебя жар! — Не доверяя руке, привстала на цыпочки, прикоснулась губами. — Точно, жар у тебя. Лечь тебе нужно.
— Дойду до суда, доложу, что заболел, — решил я, с трудом натягивая шинель.
От удивления хозяйка забыла о нашей договоренности.
— Ваня, куда ты пойдешь? Я сбегаю, господина Лентовского предупрежу.
— Да ну, сам дойду. Не прислуга, чтобы тебя гонять.
Кое-как, но дошел до здания Окружного суда. Войдя в вестибюль, кивнул служителю.
— Доброе утро, Петр Прокофьевич, — поздоровался я. Утерев нос платком, вздохнул: — Правда, для меня не особо. Их бин кранк. Понимаете?
— Натюрлих, — бодро отозвался служитель, приведя меня в крайнее изумление. Потом ветеран посоветовал: — Шли бы вы домой, Иван Александрович, в канцелярию я зайду, доложу.
— Так можно?
— Конечно, — отозвался служитель. — Обычно, если кто заболел, то либо домашних, либо прислугу с записочкой присылают, мне отдают.
Доковылял до квартиры, разделся и лег. Наталья Никифоровна суетилась, предлагая сбегать за доктором, но я отказался. Диагноз сам поставил ОРЗ или грипп — инфлюэнца, по-здешнему. Придет доктор, что посоветует? Ни парацетамола, ни аспирина еще не изобрели. Про чай с малиной сам знаю.
Чаю с вареньем выпил, от обеда отказался напрочь. Наталья Никифоровна причитала, ходила возле кровати и говорила, что поесть следует непременно, иначе сил не будет.