Шрифт:
В Ютландии долго вспоминали силача пастора из Ольбьерга и рассказывали о его могучем голосе. Легенды ходили о невероятной силе пастора, которую он нередко употреблял во благо других. Рассказывали, как он, бывало, словно бы невзначай подставлял свое плечо под тяжелый груз, заменяя двух-трех человек, как выволок из болота увязшую в трясине телегу с лошадьми, как он однажды до того глубоко засадил колун в полено, что ни одному смертному не под силу было его вытащить.
Однако о пасторе из Ольбьерга рассказывали еще и такое, чего не могли бы поведать ни о каком другом силаче на свете. Однажды он в гневе схватил свою жену на руки, поднялся с нею на колокольню и, высовываясь с женой на вытянутых руках из всех четырех проемов на все четыре стороны света, встряхивал ее, как бы стремясь вытряхнуть из нее нечто мирское и плотское. Истории этой никогда не давали
За исключением этого случая никто ни разу не слыхал, чтобы господин Йеспер употребил свою силу во зло. Как всякий благомыслящий человек, он не любил похваляться ею. О проповедях его слава ходила по всей округе, их можно было слушать не только в церкви, но и за добрых четверть мили от нее, до того поразительный голос был у пастора из Ольбьерга.
Было около четырех часов утра, занималось весеннее утро, уже жаркое, со слепящим солнцем и назойливым жужжанием ранних мух. Господин Йеспер расхаживал по своему рабочему кабинету и учил наизусть псалом Давида. В часы пасторских занятий из его комнаты доносились звуки, напоминавшие мушкетные выстрелы. Его тяжелые башмаки с пряжками и подошвами дюймовой толщины при каждом шаге опускались на пол с громким скрипом, возвещавшим одновременно и о внушительном весе пастора, и о спокойной размеренности, с какой он в уединении упражнял свое благочестие. Могучий монотонный голос пастора разносился из его кабинета по всей усадьбе все время, пока он, расхаживая от стены к стене, читал из Библии и экзаменовал сам себя.
Господин Йеспер способен был усваивать слово божие, только повторяя его вслух громким голосом, даже когда он бывал один. Ибо Слово, запечатленное в Писании, которое он с послушанием и силой воспроизводил собственными устами, являлось для него средоточием жизни, заключало в себе весь его мир. Смысл его часто оставался тайной для ольбьергского пастора, но тем с большим смирением склонялся он перед самим Словом, даже если и не признавался в этом.
Он был из крестьян, и родители, обрекая себя на лишения, отдали его в ученье, поскольку он еще смолоду отличался необыкновенно сильным голосом. Впоследствии ему пришлось претерпеть немало; годы прошли в почти безнадежных усилиях, поскольку от природы он был тугодум, и ученье давалось ему с трудом. И даже теперь, уже в пожилых годах, в должности приходского священника, он мог постигать Слово, только без устали твердя его наизусть, зубря прочитанное, добиваясь, чтобы оно как бы само собою просилось на язык и могло выговариваться гладко, без запинки. В этом его благоговейном отношении к слову божию да еще в его бесподобном могучем голосе, который проникал прямо в душу, независимо от того, пел ли пастор, служил ли обедню или говорил проповедь, и заключалось его жизненное предназначение, к которому сам он относился с глубокой, неподдельной серьезностью. И те же чувства усердия и истового служения своему призванию были причиной тому, что господин Йеспер уже с раннего утра, несмотря на жару в низкой душной комнате, расхаживал среди своих книг при полном параде, в большом пышном парике, в штанах до колен, в длинном черном сюртуке со стоячими, туго накрахмаленными белыми воротничками, упиравшимися ему в подбородок. Была суббота, господин Йеспер готовился к своей воскресной проповеди, и работа его заключалась в заучивании на память целых кусков из Священного Писания, с тем чтобы назавтра он смог повторить их с церковной кафедры без запинок и пауз. Это была поистине нелегкая работа, и господин Йеспер предавался ей со всем рвением. Все утро, с четырех и до двенадцати часов, из рабочего кабинета пастора слышались тяжело пружинящие шаги и раздавался его неутомимый голос. Затем подошло время полуденного отдыха, и пастор, вспотевший, с тусклыми от умственного напряжения глазами, вышел в столовую. Но взор его прояснился при виде жены, которая хлопотала у стола и как раз в это время бесшумно клала ложку у его прибора.
– Здравствуй, милая моя Биргитта, – сказал он самым благодушным тоном и пожаловался на утреннюю жару.
А Биргитта сновала взад и вперед, так же как и он, несмотря на почти летнюю теплынь, облаченная во множество одежд. Она ходила с низко опущенной головой, робкая, точно служанка, хотя и была здесь хозяйкой дома.
С особой радостью оглядывал пастор полудетский облик жены, однако позволял себе обращать на нее взгляд лишь в те минуты,
Сам он был уже немолод. Когда после многих одиноких лет самоотречения в должности домашнего учителя господин Йеспер получил наконец место приходского священника, ему было уже под пятьдесят, и на закате жизни провидение подарило ему Биргитту. Иные силы, несомненно, стояли за всем этим. Биргитта была дочерью пастора из соседнего прихода, человека, обремененного многочисленным потомством, которое нужно было прокормить, так что дело устроилось к обоюдному счастью и выгоде. Что до Биргитты, то могла ли она мечтать о большей удаче, чем сделаться пасторшей в свои неполные восемнадцать лет?
Моя Биргитта! Жизнь таит в себе немало неожиданностей. Когда господин Йеспер впервые увидел ее, это была долговязая нескладная девчушка в деревянных башмаках, вечно растрепанная и замерзшая до синевы от беготни с мальчишками по болотам и плескания в ручьях. На воле это была живая резвушка, но когда ее принуждали оставаться дома, у нее тут же закладывало нос и она становилась сонной и апатичной. Словом, девочка была довольно запущенная. При всем том была она смышленая и трудолюбивая и со временем могла превратиться в весьма умелую маленькую хозяйку дома.
Особой красотой Биргитта не отличалась, у нее было слегка заостренное личико и маленькие глаза, которых она почти никогда не поднимала. В ней было что-то диковатое, отчего она сама страдала; ей было трудно привыкнуть к обществу, она была чересчур застенчива. Иногда она вдруг принималась хихикать над чем-нибудь, а потом плакала из-за того, что не смогла себя сдержать. Ей требовались покой и время, чтобы повзрослеть. Господин Йеспер с тихой радостью принимал заботы своей венчанной жены и наблюдал, как она взрослеет; ему казалось, что в доме его распускается бутон, что в нем поселилось будущее.
Обед, состоявший из сосисок с капустой, показался пастору необыкновенно вкусным. После трапезы он громко и звучно прочел молитву, во время которой Биргитта стояла у другого конца стола, сложив свои красноватые детские ручки и, как всегда, низко опустив голову.
Рыжеватый завиток выбился у нее из-под чепца, пастор мимоходом любовно заправил его внутрь пальцем, и Биргитта еще ниже склонила голову.
После обеда господин Йеспер вышел за порог покормить кур. Он любил, стоя на крыльце, приговаривать «цып, цып, цып» самым нежным дискантом, на который только был способен, и наблюдать, как куры сбегаются к нему со всех концов усадьбы.
Явился работник, чтобы получить урок на день. Господин Йеспер умело распоряжался своим наделом; разумеется, сам он на земле не работал, хотя подчас и бросал тоскующие, завистливые взгляды на батрака в поле, – но пастору не пристало ходить за плугом или таскать на себе мешки с зерном.
Пастор оглядел небо, щурясь от солнца. Пора ему было идти в дом, вздремнуть после обеда, чтобы потом снова приняться за свои занятия. Но тут на дороге послышался грохот, и небольшая рессорная коляска, окутанная облаком пыли, свернула к усадьбе и въехала в ворота. В человеке на сиденье двуколки пастор сразу же узнал своего тестя, пастора из Сённербёлле, и радостно двинулся ему навстречу.
Старик направился на субботу в город, что для господина Йеспера было бы немыслимо, но тем не менее он радушно приветствовал гостя. Тот не хотел вылезать из коляски, но зять уговорил его войти в дом и посидеть с полчасика в гостиной с трубкой и кружкой пива, за приятной дружеской беседой.
Заехал он, собственно, лишь затем, чтобы спросить своего духовного собрата, не может ли тот сообщить ему что-либо об этом бесстыжем воре, который вот уже несколько месяцев орудует по ночам в округе и совершает набеги на амбары с припасами в усадьбах. Пора положить конец его бесчинствам, и потому пастор из Сённербёлле счел необходимым взять дело в свои руки – с тем большим основанием, что прошлой ночью вор наведался в его собственную усадьбу и почти опустошил кладовую. И вот теперь следует собрать доказательства и поймать наглеца, кто бы он ни был. С этой целью пастор решил объехать всю округу и собрать сведения у тех, кого преступник обворовал.